Денис Драгунский - Вид с метромоста (сборник)

– Вообще-то, вилку, Кити, надо держать левой… – сказал Слава и не договорил.

Катя гневно поднялась с табурета и с размаху влепила ему пощечину:

– Будешь мне замечания делать при ребенке?!

Потом села и спокойно продолжала есть.

Слава хмыкнул, криво улыбнулся Даше.

Даша прожевала, сошла с табурета и подошла к ней.

– Мама Катя, спасибо за завтрак, можно выйти из-за стола?

– Можно, – сказала Катя и прохладно чмокнула ее в макушку.

– Савкин пристает на полном серьезе, – сказала Лена Лицкая.

– Какой Савкин? – не понял Серёжа Лицкий.

– Завотделением, – сказала Лена.

– Тварь! – крикнул Серёжа. – Пойти ему морду набить?

– Лежи! – сказала Лена. – Лежи спокойно, куда ты пойдешь, миленький, ты что! – и она погладила ему голые, почти бесчувственные ноги.

Разговор шел в больничной палате. Серёжа потихоньку приходил в себя после автокатастрофы. Доктор Савкин – известный, кстати, врач – пообещал, что ноги вернутся. Постепенно. Нужно только время. И весьма интенсивная терапия.

– Зачем ты мне это сказала? – Серёжа чуть не заплакал.

– Я всегда тебе доверяла, – сказала Лена. – И сейчас доверяю абсолютно.

Серёже не понравилось это холодное слово.

– И что? – тоже холодно спросил он.

– И то, что у нас кончаются деньги. Мы ведь гордые, мы ведь не хотим, чтоб наша жена бегала по приемным Минздрава. Мы ведь богатые, мы привыкли сами за всё платить.

– У нас есть еще четыре миллиона.

– Они на депозите, ты что! – вскрикнула Лена. – Прости. Твои деньги, твое решение. Но Савкин обещает перевести тебя на бюджетную койку. Все процедуры, все лекарства, всё бесплатно. Плюс личное наблюдение.

А действительно, что это он. Деньги отложены на покупку коттеджа. Они с Леной мечтали перебраться за город.

– Он тебе нравится? – спросил Серёжа. – Этот дотторе-профессоре?

Савкин, кстати, был красивый. Жгучей неаполитанской красотой.

Лена вцепилась в Серёжину руку, зарыдала, стала целовать ему пальцы, сползла с табурета и встала на колени у изголовья.

– Я для тебя, я для тебя на всё готова, а ты сердишься…

– Но почему я должен за тебя решать?

– Потому что ты муж, – она подняла на него преданные зареванные глаза.

– Тогда давай, – сказал он. – Иди к нему. Ты хорошая. Спасибо.

– Круто, – сказал я моему другу, художнику Коле Мастеропуло, который на днях рассказал мне эту историю. – Мелодрама.

– Куда денешься, – сказал Коля. – Он так объяснил: «Я, говорит, ей как бы разрешил этот подвиг, потому что всё равно жить бы с ней не смог. Даже если б запретил, не смог бы». А кроме того, не факт, что он выздоровел бы. Или вообще бы выжил.

– Но он ведь выжил? Выздоровел?

– Ненадолго, – сказал Коля. – Его перевели на бюджетную койку. Процедуры, лекарства, всё на совесть. Более-менее оклемался. Но на коляске. Но с хорошей перспективой, так Савкин сказал. Развелся с Ленкой, женился на массажистке, которая его выхаживала.

– А почему ненадолго?

– Купили коттедж, обставили, и она его в ванне утопила, когда мыла. Так устроила, как будто он случайно утонул. Сергей говорил, что гадко было тонуть и обидно. Ленку вспоминал.

И Коля Мастеропуло ушел. Вернее, исчез.

Потому что он умер девять лет назад, и на днях мне приснился, и рассказал, что там познакомился с неким Лицким Сергеем Михайловичем, и вот, значит, какую услышал от него историю.

– Ты что! – сказал я маме. – Пусть она сама приедет.

– Я уже обещала, – сказала мама. – Она очень просила.

– Позвони и откажись, – сказал я.

– Ну, теперь неудобно, – сказала мама. – Да это и недалеко.

Разговор шел о ее ученице Леночке Ф.; мама давала домашние уроки английского, и к ней постоянно ходили две-три девочки. Мальчиков почему-то не было.

Но Леночка была непростая ученица.

Она была из того дома на улице Грановского, где жила моя мама в детстве и где несколько лет прожил и я с мамой и папой. Дом весь увешан мемориальными досками: сплошные маршалы и министры.

Это потом мы переехали на Каретный Ряд, в большую отдельную квартиру на одиннадцатом этаже. А там мы жили в полуподвале, в коммуналке, поскольку мой дедушка, мамин папа, был шофером в гараже Совмина. А Леночкины родители жили в бельэтаже: очень высокий первый этаж, на самом деле второй, если наш полуподвал считать за первый. Потому что ее дедушка был зампредсовмина. Мама знала эту семью с детства. Точнее сказать, видала, как «хорьх» Леночкиного дедушки въезжал во двор. А также слышала рассказы Леночкиной мамы о том, кто у них был в гостях на 7 ноября. Я помнил эту Леночку, когда мы там жили: она была помладше меня.

Да, так о чем это я?

О том, что Леночка через каких-то знакомых стала маминой ученицей. Мир тесен. Или круг широк? Неважно. Мама говорила: «Девочке двенадцать лет, а сидит нога на ногу и туфелькой покачивает, как взрослая».

Вот. И однажды Леночка забыла у нас тетрадку. Мама сама ей позвонила: «Лена, это твоя тетрадь?» «Какой кошмар! У меня завтра контрольная!» – сказала Леночка. И тут же попросила маму ей эту тетрадку привезти. На остановку троллейбуса.

Мне было странно: моя гордая мама зимним снежным вечером поедет отдавать тетрадку девчонке, которая сама эту тетрадку у нее забыла.

Мама вернулась через час или даже позже.

Мама смеялась, стряхивая снег с платка – у нее был светлый зимний платок в розах, и вообще она была настоящая русская красавица.

Рассказала:

– Приезжаю, выхожу из троллейбуса. Пять минут, десять, пятнадцать. Ищу автомат, звоню ей.

– Зачем? – спросил я.

– А вдруг я перепутала, не на ту остановку приехала? Звоню, она подходит: «Какой кошмар! Я совсем забыла!»

– Ты бросила трубку и поехала домой?

– Но у девочки завтра контрольная, – сказала мама. – Я сказала: «Давай быстро, я тебя подожду». А она говорит: «Какой кошмар, я только что вылезла из ванны!» Она так забавно говорит «кошмар», явно подражает кому-то, – мама засмеялась.

– И ты понесла тетрадку ей домой?

– Ну, а что было делать?

– В урну выбросить, – сказал я. У меня больно билось сердце.

– Неудобно как-то, – сказала мама. – Она меня встретила в розовом пеньюаре. С волосами, замотанными полотенцем. Ну, просто взрослая дама двенадцати лет! – и мама захохотала.

Но как-то ненатурально.

А я чуть не заплакал и сам себе поклялся, что устрою революцию.

Но потом раздумал.

Драматург Исай Константинович Кузнецов лет тридцать пять назад пересказал мне один замечательный рассказ. Автора не назвал: сказал, что забыл. Какой-то, сказал он, американский автор. Я искал, искал, искал. Не нашел.