Александр Мильштейн - Пиноктико

Ладно, в конце концов, раз я так долго его пересказываю, фильм не совсем нулевой… Но страшно скучный…

Я бы на месте Руица просто экранизировал Пруста и дальше — все тома эпопеи, один за другим… Раз это у него так хорошо получается…

Но, по последним сведениям, он делает что-то другое, причём главную женскую роль будет играть дочь Пола Остера…

Хорошо ещё, что это был матинэ [5] Утренний сеанс. , стало быть, целый день ещё был у нас впереди…

Посмотрев кино, мы проехали на велосипедах вдоль Изара к Рай-хенбахбрюке, там спустились к воде, по дороге прихватив в ларьке две бутылочки «августинера» [6] Сорт баварского пива. .

Мы сидели на асфальтовой плите у самой воды, наклонной, тёплой, смотрели на воду, потягивая пиво из горлышек, Штефи говорила о Климте, об «обратной экспроприации» его полотен, перекочевавших из Австрии в Штаты, проданных там по рекордным ценам…

Но я прервал её:

— Штефи, слишком много Климта… Да и вообще культуры… Для меня в один день…

— Должна ли я это понимать так, что ты не хочешь идти со мной на вернисаж к Тэду? — сказала Штефи каким-то странным голосом…

— Что ещё за Тэд? — спросил я.

— Я тебе говорила…

— Я забыл…

— Он — повар, художник и гитарист.

— Ну, это ещё ничего, — сказал я. — А что он играет?

— Блюз-рок, переходящий местами в драм-н-бейс… Он вообще-то из Австралии.

— Абориген?

— Почему ты издеваешься?

— Почему я издеваюсь? Я слышал, что там ввели специальную программу для поддержки художников-аборигенов, им теперь намного легче попасть в галереи, чем просто австралийцам… Поэтому некоторые художники выдают себя за аборигенов… Так что твой Тэд вполне может быть аборигеном, даже если он не абориген…

— Смотри, — сказала вдруг Штефи и показала рукой, — вот он, настоящий абориген.

— Да нет, просто бомж. При этом вряд ли австралийский, — сказал я, глянув туда, куда она показала.

На другой каменной плите, гораздо более основательной… Возле самой опоры моста лежал человек, которого мы перед этим видели в драном кресле, стоявшем в высокой траве…

В районе Райхенбахбрюке Изар начинает делить своё русло поровну с широким травяным лежбищем — излюбленным местом множества котиков и кошечек, по вечерам там горят факелы, огромная поляна у воды занята так плотно, как будто там дают концерт… Впрочем, мы в тот день были там в полдень, и кроме нас и бомжа с собакой никого не было, только зелень травы и зелень воды — все оттенки зелёного, и пятном на этом — красное кресло, в котором сидел белый человек…

Так мы его увидели с моста, а когда спустились к воде, он уже не сидел в кресле, а лежал у бетонной опоры моста на полотенце и больше не белел…

Полотенце было светлым, может быть, даже белым — когда-то, поэтому на его фоне… И ещё: рядом с ним мы теперь увидели большую — и действительно белую — собаку. Наверное, именно это заставило Штефи возразить мне:

— Он не бомж.

— Ты думаешь? — сказал я.

— Уверена, — кивнула Штефи.

Или всё это мы обсуждали уже после того, как этот тип обратил на себя наше внимание тем, что снял трусы у нас перед носом…

Он вдруг встал со своей подстилки и пошёл прямо к нам. Почти голый — в трусах-обтрёпках, загорело-грязный, местами покопанный — густые синие ссадины или царапины… Не думаю, что для Штефи это было такое уж приятное зрелище, хотя по-своему он был ничего…

В каждом мускуле его чувствовалось что-то первобытное…

Мы сидели так близко к воде, что можно было касаться волн пятками — что Штефи и делала, вода ведь была везде, и там, где этот тип был перед этим… и зачем он пошёл именно туда, где мы сидели?..

Нет, какого чёрта он должен был заходить в воду именно в том месте? Прямо перед нами?

Этот тип подошёл к нам вплотную и сказал: «Прошу прощения, я купаюсь без трусов».

Он как бы даже извинился, но таким голосом, что это выглядело скорее как издевательство. У нас просто не было в этот момент слов, мы со Штефи, как загипнотизированные, молча смотрели, как он снимает синие трусы, входит в воду, окунается и сразу же выходит, после чего — это было во всей последовательности его действий, пожалуй, самое отвратительное — он стал отряхиваться, как собака…

При этом собака как раз оставалась вдалеке, у его подстилки… Ей было как будто стыдно за своего хозяина, который стоял так близко к нам, что не одна или две… А просто все брызги полетели на нас…

Это был омерзительный душ, его тело не могло отмыться за такое короткое погружение в воду, и то, что с его поверхности теперь летело прямо на нас…

Мне показалось в этот момент, что потемнело вокруг…

Я открыл было рот и хотел крикнуть, чтобы он убирался прочь, но вдруг осознал, что бесполезно — именно потому, что это бомж — ему всё как с гуся вода…

Я схватил Штефи за руку, и мы буквально перелетели с ней на другое место, это случилось практически мгновенно…

И вот мы уже снова сидели, точно так же, как перед этим, возле Изара, глядя на рифлёную воду…

— Arschloch [7] Мудак ( нем .). , — сказал я. — Arschloch, Arschloch, Arschloch!..

— А чего это ты теперь его обзываешь? — сказала вдруг Штефи с нескрываемым ехидством. — Когда он ушёл? Почему ты ему это не сказал?

Я немного отодвинулся и посмотрел ей в глаза… И увидел такую тьму веков, что… У меня перехватило дыхание… Передо мной была другая Штефи…

— Тебе хотелось, чтобы я начал с ним драться, — прочитал я вслух огненные буквы — там, в глубине её глаз, — с голым бомжем…

— Может, это и не бомж…

— С этим питекантропом, чтобы мы начали рвать друг друга зубами, когтями… У него на теле уже много таких следов… Тебе ведь этого вдруг захотелось, правда?

Штефи немного растерялась и не сразу нашла, что сказать… Ясно было, что я в точности прочёл её мысли…

И всё это было в вопиющем противоречии со всеми её декларациями, с её презрением к «этим примитивным самкам» вообще, со всем багажом культурной баварской девочки… Куда только всё это делось?

— Не надо, — сказала она через две-три секунды, — ни с кем драться, Йенс. Пойдём лучше кушать.

Но вокруг теперь всё было по-другому, небо заволокло, может, на самом деле, облаками, бомж лежал у моста на своей подстилке, собака смотрела на нас… Я подумал, что ничего на самом деле не меняется, только вода течёт, да и то… Только потому что с гор — есть наклон, поэтому так быстро…

Прежде чем мы пошли в остерию, я уговорил Штефи зайти на минутку в церковь святого Максимиллиана, до которой от моста так же близко, как до остерии…

Я думал, она будет смеяться, как всегда, но она не смеялась, и когда мы сидели на скамье, Штефи была молчалива, сосредоточенна, не меньше, чем я… Странные мысли были в тот момент у меня в голове, опять же я не возьмусь их излагать, всё-таки «о чём говорить нельзя»…