Михаил Барщевский - Князи в грязи

— Как это — в Америке? — Иннокентий не мог быстро сообразить, какой реакции от него ждет «посторонний».

— Я знал, что идея тебе понравится, — дружески улыбнулся тот. — Давай-ка, сынок, сегодня в семь вечера у памятника Гоголю встретимся. Поболтаем, погуляем. Будешь себя хорошо вести, я тебя в «Прагу» приглашу. Ты небось и в ресторане-то за всю жизнь раза два-три был?

— Ни одного, — честно признался Иннокентий и впервые смущенно улыбнулся в ответ на лучезарную улыбку разведчика. — Дорого.

— Понимаю. Но ты не стесняйся. Нам на это деньги выделяют. Давай, до вечера, — собеседник поднялся с кресла. Иннокентий отметил, что прощальное рукопожатие было у него много крепче, чем при знакомстве. «Значит, разговором он доволен», — непроизвольно обрадовался юноша.

После вечерней прогулки от памятника Гоголю до памятника Льву Толстому на Зубовском и обратно события стали развиваться явно осмысленнее. Иннокентий сообщил маме, что сразу по окончании института собирается подавать документы на выезд. По совету разведчика уточнил, что нашел организацию в Москве, которая помогает советским евреям выезжать напрямую в США, для чего организует вызовы оттуда. Мама спорить не стала. Единственное, что ее волновало, кто будет ухаживать за могилой отца. Но подруги, с которыми она, разумеется, планами поделилась по секрету от Иннокентия, заверили — пока они живы, могила будет прибрана.

Разведчик, а звали его Николай Николаевич, Иннокентия с работы юрисконсультом в автобусном парке забрал, хотя трудовая книжка осталась там. Теперь днем юношу обучали английскому и целому набору весьма специфических предметов, а вечером он, как и прежде, ехал в свой институт. Изменений никто не заметил.

Николай Николаевич был Иннокентием доволен. Парень схватывал все на лету, выказывал усердие, старательность и осторожность. Месяца через два Иннокентий «случайно» познакомился с совершенно очаровательной девушкой. После третьего свидания она пригласила его домой, — родители уехали на дачу… Первые полночи она «утомляла» Иннокентия, как могла. А вторые, когда он, обессиленный от счастья, пытался уснуть, стала доставать его расспросами, кто он, чем занимается, какие у него планы, с кем дружит… Иннокентий что-то плел, весьма далекое от истины, но врал складно и ничего лишнего не сказал.

На следующий день, неукоснительно следуя наставлениям Николая Николаевича, он доложил тому о встрече с девушкой и ее странных расспросах. Иннокентию показалось, что шеф ждал этого разговора. И действительно, Николай Николаевич, выслушав рассказ стажера, недовольно спросил:

— А почему ты не рассказал мне про первую встречу, про то, как познакомились, про вторую встречу? Почему ты только сейчас заговорил?

— Ну, наверное, потому… — Иннокентий замялся. В инструкциях по поводу новых знакомств излагалось четко — докладывать сразу. — Ну, я не считал это важным.

— Что важно, а что не важно, ты начнешь понимать лет через десять. А знать этого не будешь никогда.

— Ясно, — стажер смущенно смотрел в пол.

— Лады, — произнес свое любимое словечко Николай Николаевич, — а что-нибудь еще странное, кроме расспросов, заметил?

— Пожалуй, да, — быстро отозвался Иннокентий, довольный тем, что ругать его перестали. — Она сказала, что родители уехали на дачу. Но вот никаких следов того, что в этой квартире вообще кто=то постоянно живет, не говоря уж о родителях, я не заметил.

— Почему к такому выводу пришел?

— Там все какое-то необжитое. Как номер в гостинице, если по фильмам судить. Сам я в гостиницах никогда…

— Знаю, — нетерпеливо перебил Николай Николаевич.

— Ну так вот. Мусорное ведро — стерильно чистое. В холодильнике — никаких начатых пачек, банок. В ванной все полотенца лежали на полочках. Ни одно не висело. На подоконнике пыль.

Николай Николаевич молча смотрел на Иннокентия. В его взгляде проглядывали и интерес, и удивление.

— И когда ты все это заметил? Утром уже?

— Нет, еще вечером. А что? Это имеет значение?

— Имеет. Хотя бы потому, что мне докладывали, будто ты ничего не видел, не слышал, а пер, как моряк, который полгода берега не видел… — Николай Николаевич громко захохотал.

— Так это была ваша? — растерянно выдавил Иннокентий.

— Да. Наша. Причем одна из лучших. Ладно. Комплимент сделаю, хотя не люблю. Как любовнику тебе пятерку поставили, — и Николай Николаевич опять засмеялся.

— Вы все циники, — Иннокентий даже покраснел. Ему, воспитанному на Тургеневе, Чехове, Ремарке, стало стыдно. Заочное обсуждение женщины, заочное обсуждение его собственных мужских достоинств… Мерзость!

— Нет, родной, — неожиданно ласково возразил разведчик, — мы не циники. Мы — профессионалы. И тест этот был нужен прежде всего для твоей собственной безопасности. Большинство наших с тобой коллег прокалывались именно на бабах!

«Наших с тобой коллег», — с удовольствием отметил про себя Иннокентий. Обида прошла.

Через три года Иннокентий стал адвокатом. В Вашингтоне. Позади остались все хлопоты по обустройству на новом месте, по годичному курсу в Юридической школе Колумбийского университета, сдаче «гос-экзамена» в Американской Ассоциации адвокатов…

Теперь Иннокентий и его мама жили в небольшом, очень уютном домике в Александрии под Вашингтоном. Мама получала небольшое пособие, многократно превосходившее размер ее потенциальной пенсии в Советском Союзе. Этот факт стал любимой темой маминых рассуждений. «Как же это так может быть — там я всю жизнь работала, а пенсия мизерная. Здесь я не трудилась и дня, а денег дают на шикарную жизнь». Глубокое недоумение испытывала женщина, которая много лет состояла членом КПСС и даже два года была неосвобожденным секретарем парткома в своей поликлинике…

Заданий Иннокентий никаких не получал. «Вживайся, вживайся и еще раз вживайся!» — главное наставление Николай Николаевич повторял ему перед отъездом не раз.

Прошло еще полгода, и Иннокентий неожиданно стал обладателем наследства в триста тысяч долларов. Умер какой-то его троюродный дядюшка в Майами, эмигрант с Кубы. Разумеется, про дядюшку этого он никогда не слыхал и без всяких инструкций понял, что маме о нем сообщать не стоит. Дядюшка само собой проходил по папиной линии. Такой «привет» из Москвы порадовал и вселил уверенность, что с ним, с Иннокентием, там связывают большие надежды.

Через несколько месяцев раздался условный телефонный звонок. Спрашивали Пита Хосбурна. Это был сигнал: назавтра, в шесть вечера ему надо быть в кафе на углу Уолл-стрит и Тринадцатой. Если кафе вдруг окажется закрыто, то в девятнадцать ноль-ноль в кафе на третьем этаже торгового центра «Лэндмарк». Тот, кому он нужен, знает его в лицо.