Назира Раимкулова - Останься со мной навсегда

— Ира!

Она остановилась, посмотрела на меня и опустила глаза.

— Ты меня узнаешь?

— Нет, наверное, вы ошиблись… — пробормотала она.

— Кушать хочешь? — спросила я. От неожиданности она что-то начала бормотать себе под нос и пятиться. — Пойдем, я не завтракала. Тут кафе недалеко.

Ира смущенно посмотрела на меня исподлобья. Подумав немного, согласилась.

Небольшое кафе недалеко от железной дороги. Ира оставила свою сумку возле входа. Мы сели за стол. К нам подошла официантка взять заказ. У Иры взгляд перебегает от одного предмета на другой, словно ищет что-то. Я молча наблюдаю за ней и не узнаю в этой хрупкой, постаревшей раньше времени, женщине свою одногруппницу.

Мы учились с ней в середине восьмидесятых на операторов ЧПУ. В группе Ира ничем не выделялась. Всегда была скромной и училась прилежно. Я помню, для всех нас было шоком, когда мы узнали, что она, Ира, вдруг вышла замуж в конце третьего курса. Самая первая?! Из всех девчонок именно Ира была самой тихой. Но, как говорится, в тихом омуте… Мы закончили учебу и разъехались.

Прошло 25 лет. И первая, кого я встретила после стольких лет, была Ира. Вернее то, что от неё осталось. Я и узнала-то её только по глазам, глубоко посаженным, умным и внимательным в юности и пустым и безнадежным сейчас…

— Ира, что с тобой случилось? Расскажи…

Она молчит. Я молчу. Пришла официантка поставила с грохотом на стол посуду и снова исчезла.

— Да что рассказывать-то, Назир… Итак всё ясно… — женщина, сидящая напротив меня, теребит край скатерти. Видно, что ей тяжело со мной разговаривать, но заказ на еду и голод не дают встать и уйти.

— Вот, так и живу. Сама видишь. Бомжую четвертый год.

— А как же семья? Ты же замужем? Дети?

— Хм, — усмехаясь: — кому я нужна такая? Мужа схоронила лет шесть как, а дети… ну, что дети… выгнали они меня из дому…

— То есть как это — выгнали? — я не понимаю смысла сказанного. — Не поняла?

— Ну, как… вот так! — разводит та руками. — Зачем им мать алкашка и наркоманка? Лишний рот. Им самим мало. Два сына у меня. Тоже пьют, нигде не работают. Муж, когда живой был, еще как-то концы с концами сводили. Потом мои мужики драться стали. А когда мужа-то не стало, так они за меня принялись… — горько вздохнула Ирина. — Бить стали и выгонять. А я что? Я ушла.

Принесли горячее шорпо. Ирина с жадностью ест, держа хлеб всей пятерней. Руки дрожат, и ложка, торопливо стуча об остатки зубов, исчезает во рту. Я жду, пока она доест. Она тщательно доедает крошки хлеба, упавшие на скатерть. Официантка принесла шашлык. Скоро и он доеден. Все происходит в молчании. Я не хочу нарушать её трапезу и молча пью чай. Всё. Вроде бы наелась. Ирина откинулась на спинку стула. Видимо это один из моментов блаженства сытого существования. Взгляд оживился, появилась осмысленность.

— Ты это… самое… не суди меня строго, жизнь такая…

— Я и не сужу. Просто давно никого не видела, вот ты первая. Сколько лет прошло, двадцать пять?

— Да-а, наверное… я даже и не помню, — Ирина роется в кармане и вытаскивает сигаретный окурок, тут же прикуривает и затягивается. — У меня же нормально все, как у людей было. И семья, и работа. Только сами мы своими руками все сломали.

— Почему?

— Когда союз развалился, мы с мужем стали челночить в Россию. А потом как-то подвязались возить в спичечных коробках опиум. Все хорошо пошло. Богато зажили, а потом нас разом всех повязали. Мужу дали срок три года, и отправились мы на поселение. Там стали выпивать, на нас словно крест поставили: ни работы, ни денег… Я пошла полы мыть… Да и за всякую работу бралась, что придется: кому отштукатурить, кому покрасить… Так и жили. Потом пацаны мои в школу пошли. Старший-то хоть ничего, еще учился, а младший слабый совсем, на второй год два раза оставался. Потом вернулись в Бишкек, и вроде бы все ничего было, только вот чего-то не хватало. За три года поселения я много повидала. Муж кое-как устроился сантехником, потом его за пьянку уволили. И пошло поехало. Стал разнорабочим: заработал — выпил, не заработал — я виновата, бить стал. Из-за этого я третьего не выносила, выкидыш у меня был. Так, я и в больницу не пошла, тайком ночью в мусорку выкинула. А сейчас, знаешь, в мусорке и не такое найдешь… Потом однажды опять нас наш курьер нашел, и снова стали мы опиумом заниматься, только в этот раз вышло по-другому… Они сначала мужа, а потом и меня подсадили… Потом квартиру продали, на дачу жить переехали, да так и остались там — в сарае жить. Вот тебе и оператор с числовым программным управлением… — цокнула Ира.

Я ужаснулась тому, что она так спокойно рассказывает мне об этом. Неужели настолько можно стать равнодушным к себе, к своей жизни? Как? У меня в голове не укладывалось. Почему при рождении каждый из нас имеет равные шансы на жизнь, образование, семью. И как так случается, что одна ошибка может просто все перечеркнуть? Сколько таких, как Ирина? Сломленных и потерявших веру, не видящих шанса? Почему это происходит в таких глобальных масштабах?

— Я сейчас уже ничего не жду и не надеюсь… Прожила день и ладно. Только вот без дозы не могу уже — зверею. Вот сегодня с утра мне хорошо, а завтра? Может, и не доживу до утра.

— Но ведь сейчас есть программы, которые помогают лечить зависимость?

— Есть. Только меня уже нет! И не будет. Я сама не хочу. Устала. Живу так, без смысла, как собака бродячая. Никому не мешаю и ладно. Подохну и слава Богу!

— Ира? Ты что? Зачем так?

— А ты чего ждала? Что я кинусь тебе на шею и буду просить помощи? — вдруг разозлилась она.

Я не знала, что ответить. Да и что я могла, в самом деле, сделать для неё, для той, которая сама решила и сделала свой выбор? Изменить судьбу? Продлить её укоры перед собственной совестью?

— Знаешь, ты больше не подходи ко мне… Не надо. Что было раньше, того уж нет и не будет, — Ира, покачиваясь, встала и пошла прочь от стол и ка.

Громыхая, прошел грузовой состав, оставляя за собой тягучий запах жженой резины.

Больше я не увижу Иру. Через неделю после нашей встречи её серая куртка будет надета на другую женщину. Я подойду к ней и спрошу про Иру, она, пожав плечами, скажет, что её больше нет — убили за то, что украла у своих. А куртка? Не пропадать же добру?! Вот так… На память приходят слова Айтматова: «Самая страшная из грозящих нам катастроф — это не атомная, тепловая и тому подобная угроза физического уничтожения человечества (а может, и всего живого) на Земле, сколько антропологическая — уничтожение человеческого в человеке, катастрофа, означающая, что человек не состоялся…»

В последнее время меня все больше и больше тревожит сам факт того, что живущие рядом с нами люди никому, по сути, не нужны, кроме самих себя. В социальных сетях каждый становится заложником своего собственного эго, подсчитывая количество голосов на каждый свой статус, возмущается и выражает свою, так называемую, гражданскую позицию и сокрушается по поводу негативных проявлений, в целом не замечая синтетики своих восприятий. Зачем? Зачем нужно фальшиво соболезновать и агитировать, если сами в реальной жизни ничего не можем сделать просто так? Вот так и наша жизнь пройдет рядом, так и не дав понять, что она была… Нет ничего страшнее бездействия и равнодушия к людям, проживающим рядом с нами, пусть не похожим на нас, но это тоже часть нашего общества, без которого и мы не состоялись бы…