Хюго Клаус - Избранное: Сборник

— Четверть десятого, — говорит Сара, но не добавляет, как прежде, пора уж и за ум приниматься.

Валер наливает кофе из термоса. Она с мстительным торжеством кладет в чашку три кусочка сахара — как всегда, с того самого дня, как узнала от доктора Брамса, что у Валера сахарная болезнь. До той поры он пил по утрам черный как ночь кофе. Сара заглядывает в газету: посягательства со стороны ССС [191] ССС — аббревиатура от названия «Ячейки воинствующих коммунистов» (Cellules Communistes Combattantes) — террористической организации левого толка, действовавшей в Бельгии с 1984 по 1986 год. , министр Вандервекен торжественно открывает памятник Неизвестному Почтальону. Медард стоял тогда на коленях. Он ничего не желал, кроме пальцев моих ног: «Сара, ну пожалуйста». — «Ну, Медард, встаньте, вы испачкаете свою форму». — «Сара, пожалуйста…» Его влажный и прохладный язык проникал между двумя самыми маленькими моими пальцами.

— Где твои таблетки?

— Я их уже приняла, — холодно и невозмутимо отвечает Сара.

— Когда?

— Сегодня, рано утром. Около пяти.

— Ах, — вздыхает он, хотя сам принимает прописанные ему таблетки от сердца и сахарной болезни, только если его заставит девушка из бюро социальной помощи.

Доктор Брамс объяснил:

— Совершенно ничего страшного, Сара, если он иной раз забудет, я так и рассчитал дозу, зная нашего Валера. Но для вас я отмерил все очень точно, потому что вас я тоже знаю, вы неукоснительно следуете моим советам, вы добросовестны и благоразумны. И видите сами — великолепные результаты!

А сейчас ее живот пылает вовсю. Она не смеет даже пошевельнуться. Держит в повиновении свой живот — еще один ландшафт: какие-то бушующие кратеры и затянутые тиной болота, со свистом испускающие зловонные пары. Она должна его усмирить, но пока не может даже поднять свой костыль, не говоря уже о том, чтобы, минуя Валера, добраться до туалета. Нижняя часть ее тела, давшая жизнь Марселю и Лео, существует независимо от нее и словно трескается изнутри, боль удваивается, удесятеряется. Так мне и надо, так и должно быть, но кто знает, как должно? Сара, прикусив щеку, чувствует вкус крови. Так мне и надо, я сама этого хотела. Она сосредоточенно наблюдает за незнакомцем, который после просмотра в «Хюмо» программы передач за прошлую неделю снова погрузился в свою спячку. «Валер, проснись, я этого больше не вынесу!» Нет, этого она не может сказать. Она лучше позвонит доктору Брамсу — нет, и этого тоже делать нельзя, ведь он наметанным глазом сразу все увидит, все «необъяснимые» перемены в ее состоянии, и поставит все на свои места вопросом: «Сара, вы, такая благоразумная, почему же вы, господи боже мой, не приняли таблетки?» «Да, в самом деле, почему, глупая ты баба?» — тут же подхватит Валер. И прежде, чем она успеет ответить, они позвонят в Академическую больницу и плюхнут ее в этот аквариум, на Полинину кровать, в палату 47, на шестом этаже, оставив под наблюдением оливково-зеленых стажеров, точно неодушевленный предмет, который должен подвергаться облучению, просвечиваться и обследоваться с помощью новейших, дорогостоящих приборов и инструментов, оснащенных радаром, лазером и электроникой, уж и не знаю, как все это называется, вот маленький Никки наверняка знает.

— Но почему, дурища ты набитая?

— Потому что я послушалась свою сестру. Вернее, потому что я сочла одной из своих задач исполнить то, что хотела и не смогла сделать она, потому что я бросила ее в беде, когда она больше всего нуждалась во мне и в этой самой mise en piis.

— Доктор, она свихнулась. Ее мозги покрылись известью.

— Мозги не могут покрыться известью, Валер. Сара, расскажите-ка мне обо всем спокойно. Почему вам обязательно надо было слушаться вашу сестру?

Сара одним махом загоняет участливого доктора Брамса в серый сумрак, где спят дети прошлого, которых она не хочет сейчас слышать, потому что чувствует, как по ее бедрам разливается густое тепло. Она читает молитву: «Господи, господи, только бы Валер ничего не почуял и не проснулся, только бы сейчас, в эту самую минуту, позвонила девушка из бюро социальной помощи. Иисус милый, властитель сердца моего, прошу тебя».

В ту среду, около одиннадцати, Марсель зашел к родителям с двумя пачками сигарет, со свертком из газеты, в котором были полтора килограмма зеленого лука и кочан цветной капусты, он купил их в Ледеберге перед закрытием рынка по дешевке.

— Как ты можешь выбрасывать на это деньги, — ворчал его отец, — когда в моем саду полным-полно овощей, которые я специально не опрыскиваю химикатами.

По кухне пополз запах лизола.

— Ну вот, опять. Надо было мне самому прочистить, — сказал отец, красный от злости.

Подавленная и смущенная мать в давно не стиранном фланелевом халате сидела на своем обычном месте, рядом с ее локтем, на знакомой ему с юности персидской скатерке, стояла полная до краев пепельница. Марсель вытряхнул ее в саду, и пепел полетел над худосочными побегами, над изъеденным улитками салатом, над худыми, как щепки, беспокойно вспархивающими курами куда-то в глубину сада. Мать сообщила, что девушка из бюро социальной помощи сегодня не придет, она со своим женихом, служащим полиции, уехала на неделю в Шотландию, полюбоваться на замки.

— Ну и хорошо, что ее несколько дней не будет, — сказал отец, — она только путается под ногами. Я и сам прекрасно управлюсь с хозяйством.

— Как ты находишь его сад? — спросила мать.

— Потрясающий, — отозвался Марсель.

Отец словно только и ждал этого комплимента, довольно хрюкнул и уснул. Мать показала спящему язык и подмигнула, словно озорная девчонка.

А потом потрясла перед его носом маленьким розовым кулачком.

— Он недолго протянет, — прошептала она, и с чуть заметным злорадством в голосе пояснила: — Сердце. Спасибо за сигареты, — сказала она сыну и глубоко затянулась.

Марсель читал в «Хюмо» статью про песенный фестиваль.

— Ну как выглядит твоя мать? — спросила она несколько минут спустя и, откинув плечи, приподнялась со своего места, кокетливо приглаживая руками свои белые волосы.

— Хорошо. Значительно лучше.

— Хм, да?

— Но ты будешь выглядеть еще лучше, если вставишь зубы.

— Они уехали.

— Как это, уехали?

— Позавчера я их вынула, потому что мне стало больно, десны, видно, распухли, и положила вот сюда, завернув в «Клинэкc», — она постучала кончиками пальцев по персидской скатерти, где рядом с очками лежала гора картофельных очистков и остатков от обеда, — а помощница из бюро социальных услуг, девочка очень старательная, завернула все это в газету и выбросила в мусорное ведро, так что к тому времени, когда я проснулась, мои зубы уехали в мусорной машине — она ведь по понедельникам приезжает ни свет ни заря.