Хюго Клаус - Избранное: Сборник

Мать. Особенно мать.

Эдвард. Вероятно. Но что же делать с покойником? Случилось это как раз тогда, когда им уже надоело отдыхать и они решили вернуться в Бельгию, потому что они были бельгийцы. Надо ли было звать врача? Нет, покойный уже остыл. Вызвать полицию? Представителей власти? Похоронного агента? Неужели придется его хоронить на испанском острове?

Мать. Об этом не могло быть и речи!

Эдвард. Хуже всего то, что ни жена, ни мать не говорили по-испански, потому что всеми делами занимался муж. А как же все объяснить испанцам? Как переправить тело? Возьмем его с собой, решили они, довезем до французской границы и там объясним, что решили похоронить покойника, нашего мужа и сына, в бельгийской земле. Сказано — сделано. (Мать кивает.) Ехали они осторожно, дорогой груз лежал в багажнике, завернутый в одеяло. Но супруга, сидевшая за рулем, вне себя от волнения… представьте, какой удар для нее: ее муж, совсем еще молодой, ему еще и сорока не было, который был по-ангельски добр к ней… (Внезапно с невероятным пафосом.) То, что он угрожал ей разводом, она забыла и простила! — ведь этот человек лежит сейчас мертвый в багажнике. Машина ехала медленно, не больше сорока километров в час, и вдруг… С чего я начал? — ах да, супруга была в таком расстройстве, что забыла заправить машину. Мотор пыхтит, чихает, захлебывается и глохнет, машина останавливается. Наступает ночь. Кругом ни души. На дороге ни одной машины. Тихо.

Мать (напряженно слушает). Так-так!

Эдвард. Да, ни единого звука. И что же они делают, эти две слабые женщины? Идут в лес, отыскивают там скромную хижину и просятся на ночлег. ( Дальше рассказ то и дело прерывается, Эдвард запинается на каждом слове.) Их приглашают в дом. Но обе женщины не говорят по-испански, они очень смущены и не решаются сообщить, что у них в машине лежит холодное, застывшее тело, которое в духоте летней ночи, возможно, уже начало разлагаться. Никто из двух убийц не может…

Мать (горячо). Но ведь они его не убивали!

Эдвард (тоже горячо). Конечно, убили! ( Спокойнее.) Обе всю ночь не сомкнули глаз, до рассвета пролежали без сна, терзаемые угрызениями совести.

Мать делает попытку перебить его.

(Кричит.) Я говорю: угрызениями совести! Они одновременно поднялись со своего ложа.

Мать. С какого ложа?

Эдвард. Ну с кровати. И, держась за руки, осторожно, стараясь никого не разбудить, выходят. Еще очень рано. Они идут к машине. И что же? Где их машина? Ищут, здесь и там. Машина исчезла. Ее украли! О ужас! Кошмар! Машина за сто тридцать тысяч франков, со всем багажом: драгоценностями, мехами и платьями — все исчезло.

Мать. И труп тоже…

Эдвард. Вот именно. Исчезло тело этого человека — сына и мужа. «Боже!» — вскричали обе женщины. Но только эхо отозвалось на их стон. Проходит день. Второй. Наши путешественницы загорают, купаются и становятся совершенно шоколадными от загара.

Мать. Что ты такое говоришь? Разве они не вызывали полицию?

Эдвард. Вызывали. Но в такой глуши полицию приходится ждать два дня. Ну ладно. Приехала наконец полиция. Хорошо, что комиссар знал французский, и супруга объяснила ему по-французски…

Мать. А ведь старшая тоже говорила по-французски?

Эдвард. Конечно. Но она от горя не могла проронить ни слова. (Мать успокоенно кивает.) Когда супруга стала перечислять пропавшие вместе с машиной вещи, она не решилась сказать о покойнике и промолчала. Полиция принялась за дело. Начались телефонные звонки, поднялась тревога, перекрыли все дороги, появились ищейки, конные жандармы и гусеничные автомобили — наконец отыскали машину. Ее нашли на окраине прелестной деревушки, возле живописного оврага. Женщины добрались до нее. Все цело. Только труп исчез.

Мать. Силы небесные!

Эдвард. Да!

Мать (довольно быстро восстанавливает ход событий ). Какой-то бедолага увидел ночью машину, украл ее и на остатках бензина уехал. Остановился, захотел посмотреть на добычу, обнаружил мертвеца. И… сбросил его в овраг.

Эдвард. Женщины по-прежнему молчали. Приехали в Бельгию, рассказали, что муж в Испании сбежал от них с любовницей. (Взволнованно, с пафосом.) А где-то в испанской пустыне, где растут колючие кустарники и гудят неугомонные пчелы, лежит и тлеет человек. И огромное отвратительное мировое пространство медленно поглощает его. (Откидывается назад.)

Мать (тихо). Как хорошо ты умеешь рассказывать! (Пауза.) Это у тебя от отца.

Пауза.

Эдвард. Я часто думаю о нем в последнее время.

Мать. Ты ему очень многим обязан: состоянием, воспитанием…

Эдвард. Всем!

Мать. Никогда не забывай его, мой мальчик.

Эдвард. Не забуду, мама.

Над домом проносится реактивный истребитель. Они пытаются увидеть самолет.

Мать. Он так много для тебя сделал.

Эдвард. Остриг меня.

Мать. Что?

Эдвард. А ты не помнишь? Он вычитал в какой-то газете, что волосы лучше растут, если их стричь регулярно.

Мать. Не помню…

Эдвард. Мне было четырнадцать лет, когда он заявил, что меня нужно остричь наголо. Втроем: парикмахер, его помощник и мой отец — они усадили меня в кресло и даже привязали, потому что я вырывался изо всех сил. А на другой день я должен был идти в школу — в пятую латинскую, с совместным обучением, — а голова-то голая, как яйцо!

Мать. Но ведь волосы от этого действительно растут лучше. Он сделал это для твоей же пользы. Сам-то он был лысый, вот и не хотел, чтобы и с тобой впоследствии произошло то же самое.

Эдвард. А как он читал при родных мои любовные письма, когда нашел черновики! Уж и повеселил он тогда всех, ведь он так выразительно читал вслух. (Театрально.) «Любимая моя Мариэтта, никогда еще я так не тосковал по тебе, как в это дождливое утро».

Мать. И это он тоже сделал из самых благих побуждений, Эдвард. Хотел отучить тебя распускать нюни из-за девчонки, лучшие люди горят на этих делах.

Эдвард. И все-таки он не вылечил меня. Не отучил распускать нюни.

Мать. Ты до сих пор веришь в любовь?

Эдвард. Я не могу иначе. (Пауза.) Я повешусь.

Мать. Прямо сейчас?

Эдвард. Да, вот на этом дереве. ( Вытаскивает из кармана пиджака толстую белую веревку.)

Мать. Бельевая веревка?

Эдвард. Да. Это тянется слишком долго.

Мать. Но ты же еще так молод.

Эдвард. Иди-ка ты лучше спать, мама. Прими снотворное. А утром, когда ты проснешься, все будет уже позади.

Мать (в раздумье). Я не пойду, мой мальчик.

Эдвард. Все ведь произойдет очень быстро. К тому же это игра, как ты сама только что сказала.

Мать. Поступай, как считаешь нужным, Эдвард. Но вешаться — это так…

Эдвард. Противно, да?

Мать. Придется переодевать тебя в другой костюм.

Эдвард (помолчав). Когда я был маленьким, папа рассказывал, что в минуту смерти перед человеком проносится вся его жизнь. Жжик!