Пол Скотт - Остаться до конца

Скоро ей исполнится шестьдесят семь. Если она овдовеет, дай бог, чтобы ее доход составил полторы тысячи фунтов в год. Да тысячи две — в банке, не считая мужниной страховки. На дорогу в Англию хватит, а что дальше? Она забылась, проснулась — сон больше не приходил. Включила свет, посмотрела на часы. Начало двенадцатого. Снова принялась считать, пересчитывать, прикидывать. Потом, видно, заснула. Разбудили ее голоса в саду: разговаривали Слоник, доктор Митра и его супруга. Господи, неужели он пригласил их заночевать?! Очевидно, они провожали его домой, и он предложил им зайти. Через минуту она вздохнула облегченно: гости откланялись, Слоник запер за ними дверь и пошел на кухню варить какао.

На душе у Люси сделалось покойно-покойно. Она повернулась к стене, чтобы не мешал свет из гостиной. Уже засыпая, она нащупала конверт, в нем — единственное за долгую супружескую жизнь письмо от Слоника со словами любви.

В понедельник 24 апреля в семь пятнадцать утра Люси закончила чаепитие — поднос ждал ее у постели. А в это время в гостинице мистер Булабой услышал, как из номера 1 (спальни миссис Булабой) донесся то ли рык, то ли стон. Пятнадцать минут спустя Люси на цыпочках проследовала в ванную и там оделась, чтобы не разбудить Слоника. Он долго ворочался ночью и заснул лишь под утро. Поэтому Люси предупредила Ибрагима, чтоб чай сахибу не подавал раньше четверти девятого, когда она уйдет в парикмахерскую «Шираза». Пока она объясняла Ибрагиму, что купить, мистер Булабой на цыпочках шмыгнул в комнату миссис Булабой; приказ явиться передала ему Мина. Он тоже провел беспокойную ночь, припоминая все загадочные вчерашние перипетии и обиды, понесенные им от отца Себастьяна, мистера Томаса и Сюзи. Войдя в комнату жены, он застал ее в привычном состоянии: она лежала ничком на постели и тихо стонала. После субботнего скандала они не разговаривали.

— Не послать ли, Лайла, за доктором Раджендрой?

— Не надо, — одними губами изобразила она.

— Тогда, может, за доктором Тапоревалой? — мистер Булабой облизнулся. — Или за доктором Бхаттачарией?

Она лишь простонала в ответ, потом прошелестела:

— Ты написал Уведомление?

— Сейчас напишу.

— Поторопись. И принеси мне. Я подпишу.

— Лайла, дорогая, стоит ли тебе утруждать себя всякими пустяками? Я-то здесь для чего?

— Вот и я порой себя о том же спрашиваю.

— Лайла, Уведомление нужно напечатать.

— Разумеется.

— А машинка будет стрекотать.

— Что ж, каждому свой крест нести!

Минуту спустя мистер Булабой уже сидел в своей клетушке. Он вставил в древний «ремингтон» два листка бумаги (второй — для копии — потоньше), переложил их копиркой и начал:

«24 апреля 1972

Многоуважаемый полковник Смолли!»

Из номера мистера Панди донеслись звуки радио. Мистер Булабой подскочил к двери, влетел в соседнюю комнату, выключил радио, показав жестом, что у миссис Булабой мигрень, и удалился к себе.

Написать Уведомление — значит окончательно и с позором капитулировать перед Лайлой. Да, собственно, он уже капитулировал. Хотя писалось ему ох с каким трудом. Все равно что подписываешь смертный приговор давнему другу. А для него самого это тоже приговор — к пожизненному заключению. И об этом не забывал мистер Булабой, когда, запинаясь, печатал отрывистые, сухие фразы. Они со Слоником оба жертвы. Ему самому уготована роль болонки при Лайле. Высунув язык, будет он носиться вслед за ней по всей Индии, а то и за море, будет вилять хвостом, пока в один прекрасный день она не выгонит его. Так, может, это станет милосердным избавлением? Сегодня утром мистер Булабой был уже готов в это поверить.

Какая досада, что ему не сказали в церкви про орган. Ведь сколько лет он пытался его починить. Даже собирал деньги. А мистер Томас знал, что его починили. И Сюзи знала. И вчера, когда орган заиграл, мистеру Булабою обрадоваться бы, ан нет, его самолюбию нанесли сокрушительный удар.

— Мы хотели сделать вам, Фрэнсис, сюрприз, — сказал тогда отец Себастьян, — скромная награда за ваши былые труды.

Почему за «былые»?

— Вы очень добры, — ответил он тогда и увидел, как они улыбаются. Жалостливо, как показалось ему. Постепенно открылась история чудесного «воскресения» органа. Починили его с помощью отца Себастьяна, он, видно, разбирался в музыкальных инструментах. И не так уж безнадежно тот был сломан, как уверяли паству (кто «уверял»?). Был у святого отца и знакомый мастер в Калькутте. Он приехал, остановился у Сюзи. Мистер Томас дал ему запасной ключ от церкви. За десять дней мастер и впрямь совершил чудо, а Сюзи потом несколько дней репетировала, играла.

— Мы хотели сделать вам сюрприз, — повторила она слова отца Себастьяна. — Господи, как мы только не таились! Каждую минуту боялись, что вы застанете нас за работой. Детишкам мистера Томаса наказали следить за вами днем и задержать подольше, если вы направляетесь в церковь. А другой мальчонка должен был немедля бежать в церковь, предупредить мастера, брата Джона. А по ночам, когда приходила играть, я поручала Джозефу приглядеть за входом; вдруг вам вздумается проверить, не утащил ли какой злоумышленник нашу церковь!

Оба рассмеялись. Значит, и Джозеф знал про орган. Не знал лишь он, приходский староста.

— Должно быть, починка стоила немалых денег, — выдавил он из себя, стараясь изобразить счастливую улыбку на лице, ведь они все уверены, что осчастливили его.

— Отец Себастьян — член комитета по субсидиям на ремонт и благоустройство.

— И к тому же, — вставил священник, — не для всех деньги — самое главное. Орган отремонтировали почти даром, бескорыстно. Брат Джон сказал, что ремонт несложный. Он с помощником его быстро наладил. Мы надеемся, что он приедет на Троицу и нам поиграет.

— Как чудесно он играет, — вздохнула Сюзи. — Я ему и в подметки не гожусь. Баха он исполнял так, словно сам не от мира сего, даже не сравнить с тем, как играл наш бедный мистер Мейбрик, он учил меня органу, когда я была еще крохой и ноги не доставали до педалей.

«Вот и я тоже не от мира сего», — подумалось мистеру Булабою. И снова мысль эта пришла в голову, когда он заканчивал Уведомление. «С искренним уважением». «Я здесь никому больше не нужен. В органах я ничего не смыслю, играть не умею, верю всякому, кто говорит, что орган неисправен. А орган, о котором я имею некоторое понятие, увы, в починке не нуждается, но только портит мне жизнь, спрятать бы его куда подальше».

Восемь часов утра: в былые времена, когда мистер Булабой с гордостью управлял процветающей гостиницей, это был час заезда — только успевай поворачиваться.

— Я сейчас уйду, а тебе вот дополнительный список. Купить у Джалал-ад-дина еще консервов, кто знает, может, за ужином пригодятся. Вот тебе деньги; и, пожалуйста, на обратном пути возьми извозчика, всех покупок тебе не дотащить. Если денег не хватит, пусть Джалал-ад-дин запишет, на неделе расплачусь.