Теренс Уайт - Король Артур (сборник)

— Послушай, козел, — снова заговорил Варт, в душе которого в этих чреватых опасностью сумерках совершалась некая странная и страшная работа, — придвинь голову еще ближе. Пожалуйста, поверь мне, я вовсе не хочу превзойти тебя великодушием, но у меня есть план. Мне кажется, будет лучше, если я останусь заложником, а ты убежишь. Ты черный, тебя в темноте не видно. И ног у тебя четыре, так что бегаешь ты быстрее меня. Лучше тебе отправиться с весточкой к Мерлину. Я прошепчу заклинание для твоего замка, а сам останусь здесь.

Последние слова он выговорил с трудом, ибо сознавал, что мадам Мим теперь уже в любую минуту может прийти за ним, и если Мерлин к тому времени еще не появится, для него, Варта, это будет смертным приговором. Но он выговорил их, вытолкнул из себя так, словно дышал под водой, потому что сознавал и другое: если мадам явится за ним, а его не будет, она почти наверняка тут же сожрет Кэя.

— Господин, — без лишних слов произнес козел.

Он вытянул вперед одну ногу и приник двурогим лбом к земле в поклоне, отдаваемом лишь королям. А затем, уже как другу, он поцеловал Варту руку.

— Поспеши, — сказал Варт, — просунь ко мне рог сквозь прутья, и я одной из стрел напишу на нем записку для Мерлина.

Трудно было придумать, что написать столь неудобным стилом на столь малом пространстве. В конце концов, Варт просто нацарапал "Кэй". Он не написал своего имени, полагая, что Кэй намного важнее его и потому помощь для Кэя придет скорее.

— Дорогу знаешь? — спросил он.

— Знаю, моя бабка жила в замке.

— Так что надо сказать? Какие слова?

— Мои, — ответил козел, — довольно неприятные.

— Говори же.

— Ладно, — согласился козел. — Ты должен сказать: "Пусть доброе пищеваренье ждет до появленья аппетита".

— Ах, козел, — надтреснутым голосом сказал Варт. — как это все ужасно! Но беги быстрее, козел, и возвратись благополучно, и знаешь, козел, поцелуй меня еще раз на прощание.

Однако козел не стал его целовать. Он отдал Варту императорские почести, преклонив на сей раз оба колена, и едва только Варт произнес необходимые слова, метнулся из клетки вон и скрылся во мраке.

На беду, хоть оба они и шептались так тихо, что ворона не могла подслушать их разговор, заклинание все же пришлось произнести погромче, иначе оно не дошло бы до дверцы соседней клетки, да и дверца, когда открывалась, скрипнула.

— Маменька, маменька! — истошно завопила ворона. — Кролики разбегаются!

Сей же миг в освещенном проеме кухонной двери объявилась мадам Мим.

— Что там такое, Плаксынька? — крикнула она. — Что нас такое гнетет, синичка ты моя ласковая?

— Кролики разбегаются, — еще раз проверещала ворона.

Ведьма выскочила во двор, но слишком поздно, чтобы поймать козла или даже увидеть его, а потому сразу принялась проверять запоры, освещая их пальцами. Пальцы она, растопырив, держала торчком, на кончике каждого трепетал язычок синего пламени.

— Один мальчик на месте, — пересчитывала своих пленников мадам Мим, — плачет, бедненький, обеда дожидается. Два мальчика на месте, и ни один не похудел. Один козел шелудивый пропал, ну и невелика потеря. Филин-то с петухом остались, и дурачок никуда не делся.

— И все же, — прибавила мадам Мим, — то, что он удрал, это нам предостережение, серьезное предостережение, вот что это такое.

— Он шептался с мальчишкой, — наябедничала ворона, — последние полчаса они все время шептались.

— Вот как? — сказала ведьма. — Значит, козел шептался с моим объяденьецем, э? Ну и много пользы это тебе принесло, мой мальчик? А как тебе понравится начиночка из шалфея? Однако, тыто куда смотрела, Прорвочка ты моя? Как ты могла допустить такое их поведение? За это останешься без обеда, птичка моя расписная, райская. А ну-ка, плюхай отсюда на любое сохлое дерево и устраивайся на ночлег.

— Ах, маменька, — заныла ворона. — Я всего лишь выполняла мой долг.

— Плюхай отсюда, тебе говорят, — прикрикнула мадам Мим. — Пошла прочь, и можешь там дуться, сколько захочешь.

Бедная ворона свесила голову и, бормоча что-то язвительное, поплелась на другой конец крыши.

— Ну–с, мой сочный кусочек, — сказала ведьма, повернувшись к Варту и прошептав положенное "Когдадовольствуешься–малым–достаточное–целый–пир", чтобы открыть его дверцу, — нам кажется, что котел уже закипает, и печка прогрелась в меру. Как моему молочному поросеночку понравится, когда его нашпигуют сальцем? Не все же ему шептаться по углам.

Варт, сколько мог, метался по клетке, не давая себя изловить, — он старался хоть немного потянуть время, чтобы Мерлин успел прийти к ним на помощь.

— Отцепись от меня, скотина, — вопил он. — Отцепись, старая карга, не то я тебе все пальцы перекусаю.

— Ишь как царапается, бедненький, — говорила мадам Мим. — Господи благослови, как он извивается и дерется и все только потому, что попал к басурманочке на обед.

— Ты не посмеешь меня убить, — кричал Варт, уже пойманный за ногу и повисший в воздухе вниз головой. — Тронь меня хоть пальцем, и ты пожалеешь об этом.

— Ягненочек, — сказала мадам Мим, — куропаточка полногрудая, как же он, бедный, пищит.

— Так вот, мой маленький, — продолжала ведьма, неся его в освещенную лампами кухню, на полу которой была расстелена чистая простыня, — в старину нравы были жестокие, и цыпляток ощипывали еще живыми. Так у них перышки легче выходили. В наши дни до такого зверства никто не доходит, никогда–никогда, но с другой стороны, маленькие мальчики, они ведь боли совершенно не чувствуют. Одежду с них лучше сдирать, пока они еще живы, а зажарить мальчика в одежде и тем испортить себе все удовольствие от еды, — такое кому же в голову вскочит?

— Убийца, — выкрикнул Варт. — Ночь еще не пройдет, как ты раскаешься в этом.

— Ах ты, заинька, — сказала ведьма, — просто срам — убивать такого, просто срам. Как у него волосики-то мягкие вздыбились, как он глазки-то выпучил. Бедная Прорвочка, не видать ей этих глазок, надо же, жалость какая. Вот как доходит до подобных дел, так, право, иногда прямо подмывает обратиться в вегетарианство.

Ведьма уложила Варта себе на подол, стиснула ему коленями голову и с расторопностью, свидетельствующей о немалой практике, начала стаскивать с него одежду. Варт изо всей мочи лягался и дергался, сознавая, что любое промедление отсрочит его неминучую смерть и даст козлу больше времени, чтобы привести на помощь Мерлина. Ведьма же, раздевая его, пела ощипательную песню, вот такую:

Хорошо щипать перо,

Коли дичь послушна — о.

Мягкое идет легко,

Жесткое натужно — о.

Если ж бьется, негодяй,

Ты на корчи не взирай.

Ибо мальчики, по счастью, к боли равнодушны.

Эту песню она перемежала другой, кухонной, — песней счастливой стряпухи: