Питер Кэмерон - После наводнения

На следующий день я встала гораздо позже обычного, и когда я спустилась вниз, Ванда уже ушла в школу, а ее родители снова сидели на диване в гостиной и смотрели телевизор. Показывали мультяшный сериал с нахальной девчонкой-путешественницей. Лайла его обожала. Странно, что порой нравится детям. У меня от этого сериала почему-то прямо зубы сводит. Услышав меня на кухне, мистер Джуканович быстро выключил телевизор, как будто смотрел порнографический канал. (Конечно, у нас их нет — у нас самый стандартный, базовый пакет программ, да и то только потому, что на него требуют подписаться при подключении. Я скучаю по старым временам, когда каналов было раз, два и обчелся, зато можно было смотреть почти всё). Миссис Джуканович встала, тихонько выскользнула из комнаты и поднялась наверх. Она была в головном платке и темных очках и выглядела как-то… не то чтобы страшновато, поскольку я знаю, что неправильно пугаться тех, кто носит в помещении головные платки и темные очки, но как-то неуютно. А может, я просто слишком мало бываю на людях.

По вечерам, перед сном, я обычно насыпаю в кофейник кофе и заливаю воду, чтобы утром осталось только его включить, — вроде как экономия времени, хотя на самом деле, конечно, нет, — но вчера, когда мы вернулись домой, я этого не сделала — наверное, потому, что была не в своей тарелке и, может, чуть-чуть под хмельком, поскольку мы с Робертом выпили целую бутылку вина, что теперь, при свете дня, казалось прямо-таки безобразием.

— Не желаете ли кофейку, мистер Джуканович? — спросила я, точь-в-точь как в рекламе по телевизору.

Он тяжело поднялся с дивана — он был большой человек, не то чтобы толстый, но крупный, так что все в нашем доме вдруг стало выглядеть маленьким. Потом сел на табуретку за стойкой, которая отделяет кухню от гостиной, и сказал:

— С удовольствием. Мы не нашли кофе.

— Я держу его в морозильнике, — объяснила я и сама почувствовала, как глупо это звучит. Но Алиса когда-то посоветовала мне держать его там, потому что так он лучше хранится — впрочем, все ведь лучше хранится, если его заморозить? Уж про себя-то я уверена. Почему бы вообще не покончить со всем сразу и не засунуть все в морозильник?

Мы с мистером Джукановичем следили за кофейником так сосредоточенно, будто это был волшебный алхимический прибор, который вот-вот на наших глазах создаст золото. Когда кофе вскипел, я наполнила две кружки, достала из холодильника молоко, налила его в молочник, поскольку с детства привыкла, что вежливость этого требует, сняла крышку с сахарницы и пододвинула ее мистеру Джукановичу. Почему-то мне было страшно интересно, как он пьет кофе, точно это могло открыть мне что-то важное о ситуации, в которой мы очутились, как-то все прояснить и умиротворить, и я смотрела, как он наливает в кружку молоко и кладет две ложки сахару, и думала: ах вот оно что, значит, некрепкий и сладкий, некрепкий и сладкий. Но что это, собственно, значило, да и значило ли что-нибудь вообще?

Джуканович отхлебнул кофе и сказал:

— Очень любезно с вашей стороны было предложить нам пожить у вас. Мы вам очень благодарны. Спасибо.

— Ну что вы, — ответила я. — Мне очень приятно, что вы согласились у нас погостить. — Мне пришло в голову, что это прозвучало так, словно они наши друзья или родственники, приехавшие на праздник, а не бездомные беженцы, и я добавила: — Мне очень жаль, что с вашим домом случилось такое. Настоящий удар судьбы.

— Да, — сказал он. — Это плохо. Очень плохо.

— Ужасно, — сказала я. — Просто ужасно.

— Я должен извиниться за свою жену, — сказал он. — Ей очень стыдно. Понимаете, она очень гордая. Отсюда и стыд.

— Стыдно? — спросила я. — За что? Ей нечего стыдиться.

— Мы потеряли дом, — сказал он. — Наш дом в Америке. Она так его любила! Гордилась им. И вдруг мы его потеряли, и нам пришлось приехать сюда. Для нее это стыдно. К тому же она не говорит по-английски.

Я хотела спросить, на каком же языке она говорит, но вспомнила, как у нас сразу не заладились отношения из-за моего вопроса об их фамилии, и промолчала, побоявшись, что опять все испорчу.

— Это был не слишком хороший дом, я знаю, но другого мы не могли себе позволить, — сказал он.

— Ну уж теперь-то, наверное, вы купите себе на страховку отличный новый дом, — сказала я.

— Нет, — ответил Джуканович. — Нас не застраховали, потому что наш дом стоял в затопляемой зоне. Так что теперь его просто нет. Он пропал. Наш дом в Америке.

— Но это же нечестно! — сказала я. — Разве не окружные власти вас из него выселили? Что-то ведь они должны дать вам взамен!

— Может быть, что-нибудь и дадут, но на новый дом точно не хватит.

— Жаль, — сказала я. — Но у нас, пожалуйста, живите сколько хотите.

— Спасибо, — ответил Джуканович, — но мы уедем, как только сможем. Будем жить в фургоне.

— Считайте, что здесь вы у себя дома, — сказала я. — Место все равно пропадает. Это неправильно — такой большой дом, и никого, кроме нас с мужем.

— У вас нет детей? — спросил Джуканович.

— Нет, — ответила я. — То есть была дочь, но ее больше нет. У нас в памяти, конечно, осталась, но здесь… здесь нет.

— Она умерла? — спросил Джуканович.

— Да, — сказала я. — Ее звали Алиса.

— Как в Стране Чудес.

— Да, — сказала я. — Именно так.

Конечно, Роберт снова улизнул в подвал. Я принесла ему кружку кофе и пончик, обсыпанный пудрой. Он сидел за верстаком и уныло смотрел на ремни. Затевая свое предприятие, он довольно оптимистично купил сразу триста простых кожаных ремней, которые рассчитывал обработать с помощью специального набора инструментов и продать через сайт, но пока ему удалось продать всего три, да и те в церкви на Рождественской ярмарке ремесел (между прочим, эту ярмарку тоже придумала ее преподобие Джуди — половина доходов от нее шла церкви).

— Ты же понимаешь, что не сможешь вечно тут прятаться, — сказала я, очистив на столе место для кружки и пончика.

— Я и не прячусь, — сказал Роберт. — Это мой дом. Нельзя прятаться в собственном доме.

— По-моему, прятаться можно в любом доме, — сказала я, однако у меня не было охоты спорить на эту тему. — Ты тут не мерзнешь?

— Нет, — ответил он.

— Может, принести тебе обогреватель?

— Не надо.

Он разломил пончик пополам и дальше, на четвертушки, обмакнул одну четвертушку в кофе и съел. Немного пудры просыпалось на пол, и он ее подтер. Ему явно хотелось, чтобы я ушла, но что-то меня удерживало. C тех пор как мы подняли стиральную машину с сушилкой наверх, я почти не спускаюсь в подвал. Одна его половина, темная, завалена вещами, которые остались у нас после продажи дома Алисы с Чарли. Их не так много, почти все мы отдали в благотворительный магазин (они приезжают и очищают дом — забирают все подчистую, только дай), но были какие-то вещи… я просто не могла смириться с тем, что они окажутся в благотворительном магазине или чьем-то чужом доме.