Пол Скотт - Жемчужина в короне

К Меррику (тот уходит в армию, сохранив при этом душу и взгляды полицейского) Перрон испытывает органическую неприязнь, справедливо замечая, что его «ошибки» (осуждение невинных) были возможны лишь благодаря поддержке «железной системы английского владычества».

Роман «Оставшийся» (1977), последнее произведение Пола Скотта, представляет собой, как уже было сказано, что-то вроде постскриптума к тетралогии, завершающего ее главную тему краха империи, тему «англичане в Индии». Если тетралогия — огромное, детально разработанное панорамное полотно, с эпическим размахом воссоздающее события решающего периода в истории Индии и Англии, с громадным количеством персонажей, главных и второстепенных, то роман «Оставшийся» компактен и по объему, и по числу действующих лиц, и по охвату событий. Однако эта камерность значима: книга — словно последний аккорд в монументальной, но самой историей изжитой теме.

Значимо и то, что главный герой, полковник Таскер, появлявшийся со своей женой Люси лишь на периферии действия тетралогии, здесь попадает в центр повествования: незначительный, незаметный в период крупных событий, исторических катаклизмов, Таскер мог оказаться в центре внимания только в годы, когда «исход» англичан из Индии уже завершился. «Оставшийся» Смолли Таскер — из последних «сахибов», измельчавших, почти опустившихся. Печальный итог никчемной жизни Таскера, отдавшего империи все, что у него было, т. е самого себя, становится воплощением плачевного итога стопятидесятилетнего пребывания англичан в Индии.

Роман вызвал в Англии огромный интерес. Комментируя присуждение ему Букер прайз, поэт Филип Ларкин, председатель жюри, подчеркнул, что Скотту удалось в едином художественном решении соединить две темы: «конец империи и конец долгой, но несостоявшейся жизни».

Проза Пола Скотта, поднимающая актуальнейшие для послевоенной Британии социально-политические проблемы, — яркое явление в современной английской литературе. Не будет преувеличением сказать, что, обратившись к историческому роману — жанру, имеющему в английской прозе давние традиции, — П. Скотт обогатил его, продемонстрировав замечательно гибкое владение сложной композицией, умение свободно сочетать разновременные пласты, для того чтобы в динамике показать процесс и закономерности исторического развития.

Пафос подлинно художественного произведения, строгость документа, аналитическая глубина философского исследования — все это, органически дополняя одно другое, служит у Пола Скотта высокой цели воспроизведения правды Истории.

Итак, представьте себе плоский ландшафт, пока еще темный, но у девушки, бегущей в совсем уже черной тени от стены сада Бибигхар, вызывающий то же ощущение огромности, бескрайности, какое за много лет до нее испытала мисс Крейн, стоя в том месте, где кончалась улочка и начинались возделанные поля, — ландшафт был другой, но та же была плодородная, намытая реками равнина, что раскинулась между горами на севере и сухим плато на юге.

Всего несколько часов назад, между ливнем и короткими сумерками, ландшафт этот вобрал все цвета спектра из заходящего солнца и окрасил ими каждую из своих граней, способных поглощать свет, — желтые стены домов в туземном городе (хранящие там и сям еще и темные следы кровавого прошлого и неспокойного настоящего); вечно движущуюся воду реки и неподвижную воду искусственных прудов; блестящую стерню и вспаханную землю далеких полей, щебенку шоссе. Деревьев в этом ландшафте почти не увидишь, кроме как вокруг белых бунгало европейских кварталов. На горизонте мутно лиловеют горы.

Это будет повесть об одном изнасиловании, о тех событиях, что привели к нему, и тех, что за ним последовали, и о месте, где оно произошло. В ней есть сюжет, действующие лица и место действия; все это тесно переплелось, но в совокупности не может быть изображено вне связи с непрерывным потоком изменчивых нравственных оценок.

По делу о происшествии в саду Бибигхар несколько человек было арестовано и проведено расследование. Судебного процесса в строгом смысле этого слова не было. Впрочем, с тех пор разные люди говорили, что какой-то суд все же состоялся. Эти люди даже утверждали, что история, начавшаяся в Майапуре вечером 9 августа 1942 года, закончилась бурным столкновением двух наций — не первым, но и не последним, потому что они в то время еще были накрепко слиты в имперском объятии, таком давнишнем и замысловатом, что сами не ведали, ненавидят они друг друга или любят и какая сила так нерасторжимо спаяла их и мешает каждой заглянуть в свое будущее.

В 1942 году, когда японцы разгромили британские войска в Бирме и мистер Ганди стал призывать индийцев к мятежу, англичане в Майапуре, как гражданские служащие, так и военные, вынуждены были признать, что будущее не сулит ничего хорошего. Однако трудности бывали и раньше, и с ними как-то справлялись, думалось — справятся и теперь, теперь-то ясно, как быть, и еще не скоро возобновятся нудные споры относительно плюсов и минусов их имперской колониальной политики и системы управления.

Как любили выражаться в клубе, сейчас все дело было в том, что первое на очереди, и, когда там узнали, что мисс Крейн, инспектор школ протестантской миссии округа, сняла портрет мистера Ганди со стены в своем рабочем кабинете и перестала приглашать к себе на чашку чая индийских дам, а вместо этого поит чаем молодых солдат-англичан, это вызвало не только улыбки, но и чувство благодарности. В мирное время позволительны любые завихрения и чудачества. Во время войны требуется сомкнуть ряды и решительно стать на ту или другую сторону, что мисс Крейн, видимо, наконец и сделала.

Мало кому было известно, что в вопросе о чаепитиях у Эдвины Крейн по вторникам инициатива исходила от самих индийских дам. Мисс Крейн подозревала, что навещать ее раз в неделю им отсоветовали мужья, не только потому, что она сняла со стены портрет мистера Ганди, но и потому, что в этом чреватом взрывами году визиты их могли быть истолкованы как заискивание перед английским правительством. Обиднее всего ей показалось то, что дамы даже не потрудились объяснить ей причины своего поведения. Одна за другой они просто перестали у нее появляться, а встречаясь с ней на базаре или по дороге к миссионерской школе, лепетали в свое оправдание что-то невразумительное.

Об отступничестве дам она жалела, ведь она всегда старалась вызвать их на откровенность, о своем же обращении с портретом мистера Ганди не жалела ничуть. У дам были свои оправдания, у мистера Ганди — ни малейших. По ее мнению, он вел себя безобразно. Он, можно сказать, подвел ее. Годами она смеялась над европейцами, говорившими, что ему нельзя доверять, и вот теперь он откровенно предлагает японцам помочь ему выгнать англичан из Индии, и, если он воображает, что в их лице найдет лучших правителей, тогда остается только предположить, что он сошел с ума или, хуже того, показал всему миру, что его философия ненасилия имеет оборотную сторону, практически сводящую ее на нет. Насилие он, видимо, решил перепоручить японцам.