Авторов Коллектив - Избранные произведения писателей Юго-Восточной Азии

В веселой гурьбе ребятишек, сбежавшихся посмотреть на свадьбу, был и я. Инем нельзя было узнать: челка ее была аккуратно подстрижена, брови и волосы на висках густо насурьмлены, пучок волос украшен маленьким букетиком бумажных цветов на пружинке. А сверкающие украшения, шелковая кофточка и дорогой солоский кайн!.. Правда… все это было взято на время свадьбы у богатого китайца…

Дом и двор были убраны молодыми листьями кокосовых пальм и длинными ветвями берингина [54] Берингин (варингин) — баньян, вечнозеленое дерево с большой развесистой кроной. .

Свадьбы в нашей местности справляются обычно, когда урожай уже собран и рис дешевеет, и всегда с вайянгом [55] Вайянг — кукольный театр, популярное народное зрелище в Индонезии. . А что за веселье без этого представления? Отец и мать Инем сделали все, чтобы был вайянг. Но, увы, их хлопоты не увенчались успехом. И они в конце концов решили пригласить танцовщиц и гамелан [56] Гамелан — национальный яванский оркестр, состоящий преимущественно из ударных инструментов. .

Музыка не стихала два дня и две ночи. Нам, детям, было занятно смотреть в это время на взрослых. Они кружились в танце, целовались, торопливо чокались и, пьяные, вразнобой кричали:

— Ура!

Все, особенно женщины, с умилением смотрели на свадебную церемонию.

Подойдя к жениху, Инем, как того требует ритуал, присела на корточки, сложила ладони лодочкой и поднесла их к лицу так, что ногти больших пальцев коснулись кончика ее носа. Затем принесли медный тазик с ароматной водой, и, перед тем как Маркабон ступил на порог дома, Инем омыла ему ноги. Родственники окружили молодых, соединили их руки и повели к циновке для новобрачных.

И сразу же раздались дружно скандируемые слова:

— Был один — стало двое! Был один — стало двое! Был один — стало двое!..

Но тут я заметил, что Инем плачет; слезы, смешиваясь с пудрой и сурьмой, оставляли темные полосы на ее красивом детском личике.

Я побежал домой и спросил у матери:

— Почему Инем плачет, ма?

— Невесты плачут потому, что вспоминают своих прадедушек и прабабушек, которых уже давно-давно нет на свете…

На другой день я узнал действительную причину слез Инем: она хотела выйти по маленькому делу, но боялась об этом сказать.

Сыграли свадьбу, утих шум, гости разъехались. И словно ничего и не было. Как только появились первые заимодавцы, отец Инем куда-то исчез из города. Но долги оставались долгами, их надо было платить. Мать Инем засела за разрисовку уденгов. День для нее слился с ночью…

Однажды к утру меня разбудил жалобный крик и душераздирающие стоны, доносившиеся из большого дома Маркабона:

— Пусти! Пусти!..

— Ма, ты слышишь? Инем кричит! Ма!.. — позвал я мать.

— Спи, спи… Это они… дерутся. Бедная Инем!..

— А почему они дерутся, ма?

Но мой вопрос остался без ответа. Потом все стихло, и я уснул.

Этот страшный крик и стоны стали повторяться почти каждую ночь. И всякий раз я будил мать, а она только вздыхала:

— Бедная, бедная девочка!.. Еще совсем ребенок. Подумать только!..

Но вот к нам пришла Инем… Как сейчас помню ее бледное личико. Казалось, в нем не осталось ни кровинки. Инем хотела что-то сказать, но не могла: слезы душили ее.

— Почему ты плачешь, Инем? Что-нибудь неладно? — спросила мать.

— Госпожа, — всхлипывая, ответила Инем, — возьмите меня опять к себе… Возьмите!..

— Но ведь у тебя теперь муж, Инем…

— Возьмите меня к себе!..

— Почему, Инем? Тебя обижает Маркабон? — спросила мать.

— Госпожа, пожалейте меня… Каждую ночь он борется со мной, делает мне больно… Я не хочу быть замужем! Не хочу!

— Ну, ну, Инем, — утешала ее мать. — Вот увидишь, все будет хорошо! И разве ты сама не хотела выйти замуж?

— Да, госпожа… но… но….

— Помни: жена всегда и во всем должна слушаться мужа. Иначе предки проклянут тебя.

Инем молчала, слезы по-прежнему текли по ее щекам.

— Ну, а теперь иди домой. И слушайся мужа! Каким бы он ни был, пусть даже плохим, ты должна быть покорной, потому что он твой господин.

Инем не уходила.

— Ну, Инем, иди же! Увидишь, все будет хорошо! Аллах милостив!..

Инем медленно направилась к выходу.

— Бедная, бедная девочка! — снова прошептала мать, когда Инем ушла.

Помню, я тогда спросил ее:

— А папа тоже с тобой боролся?

Мать настороженно взглянула на меня, а потом улыбнулась.

— Нет, — сказала она. — Твой отец… самый лучший человек на свете, Мук!

И мы, захватив кетмень, отправились на огород.

Я и не заметил, как прошел год. И вот Инем снова пришла к нам. Она очень изменилась и теперь казалась мне взрослой.

— Госпожа, — сказала она матери, низко склонив голову, — у меня больше нет мужа…

— Как, разве ты стала вдовой?

Инем молчала.

— Что же случилось? Ну?

— Он бил меня, госпожа…

— Бил? Значит, ты его не слушалась?..

— Нет, госпожа, я делала все, как вы говорили… Все!..

— Я тебе не верю… Никогда муж не поднимет руку на жену, если она послушна ему.

— Госпожа, дорогая госпожа, возьмите меня опять к себе! — с мольбой в голосе проговорила Инем.

Мать ответила:

— Инем, ты теперь не живешь с мужем, а у нас в доме большие мальчики…

— Разве мальчики будут меня бить?

— Не в этом дело, Инем. Ну пойми же ты… Тебе нельзя теперь оставаться у нас в доме. Что подумают люди?..

В глазах девочки заблестели слезы.

— Прощайте… — сказала она, и голос ее дрогнул.

Дома Инем была обузой. Кто только не ругал и не бил ее: и отец, и мать, и младший брат, и дядя, и тетка. К нам она больше никогда не приходила. Редко ее можно было увидеть и на улице.

Иногда до нашего дома доносился крик Инем, исступленный и жалобный крик. Заслышав его, я зажимал ладонями уши.

Перевод с индонезийского Р. Семауна

Когда-то земли в нашей округе славились плодородием. Население здесь редкое, и крестьяне владели большими наделами.

Но ничто не вечно. Проходили годы, одно поколение сменялось другим, увеличивалось население. К тому же на нашей земле поселилось много бывших военнослужащих голландской армии. Наделы стали дробиться на мелкие участки; почва истощилась и перестала кормить людей. Богатые обеднели, а бедные обнищали и, потеряв землю, стали батраками и кули.

Так постепенно наша некогда богатая округа превратилась в самую бедную на Яве.

Еще хуже стало после прихода японцев: они отбирали у крестьян почти весь рис, батраки потеряли последнее.

Но люди жили, и, несмотря на голод, рождались дети. А дети просят есть. Наши крестьяне еще ничего не знали о теории «ограничения рождаемости», которую европейцы насаждают в своих колониях. Но если бы и знали, все равно с возмущением отвергли бы ее. И население продолжало расти… Голод выгонял из деревни даже маленьких детей. Но в нашем городе, где они надеялись прокормиться, не хватало риса и для своих жителей. И люди со страхом думали о завтрашнем дне.