Сергей Саканский - Сбор образа (сборник)

Угрюм умыл лицо, оделся в спортивный костюм и вышел на пробежку. По городу он шел, дружелюбно поглядывая по сторонам, издали выдергивая из пейзажа женские фигурки, а войдя в лес, припрыгнул, сделал несколько коротких растяжек и побежал. Было легко, пока он не вспомнил о том, что предстояло ему сегодня вечером.

И вдруг его осенило. Простое решение, которое, казалось, могло бы устроить всех, в том числе и прижимистого хозяина… Учитель, я сделаю это, но я не возьму за это денег, прикинь, я сделаю это для тебя, чтобы стать еще совершеннее в твоем мастерстве.

Угрюм достиг своей полянки, спиной прислонился к дереву, перевел дух. Ничто не изменилось здесь со вчерашнего дня, значит, никого здесь и не было: время грибников, ягодников еще не пришло, а собачники не заходили так далеко в лес. Угрюм замер и несколько минут слушал птиц.

Да, именно так он и сделает. Вчера на этом самом месте Учитель показал ему прием сакьяра-ар . Угрюм несколько раз опробовал его на привязанной к дереву автомобильной покрышке, и вот сегодня вечером, прием сакьяра-ар будет работать.

Правда Учитель предупреждал, что неправильно примененный прием может убить противника, и Угрюм решил основательно потренироваться, чтобы не допустить этого. Задумавшись ненадолго о человеке, которому он покажет сегодня прием сакьяра-ар , Угрюм с досадой понял, что совсем не знает его – не знает ни роста, ни комплекции, поэтому вовсе не ясно, на какую высоту надо вывесить покрышку.

Он осмотрел свое хозяйство, напевая какую-то расхожую мелодию, которая только что пришла ему в голову.

Меж двумя соснами, крепко прибитый, был установлен высокий турник. Чуть поодаль к стволу была намертво привязана рыжая медицинская подушка, а соседняя сосна была обернута старым спортивным матом, который Угрюм стащил из школы в прошлом году. Он решил опробовать именно этот тренажер, при каждом подступе примеряясь к вариантам роста возможного противника. Он летал по своей полянке, порой сливаясь, смазываясь на скорости до синевы, и влажные тренажеры брызгали талой водой в солнечных лучах, и медленно нарастала в Угрюме природная злоба.

Между тем, мелодия, привязавшаяся к нему несколько минут назад, продолжала настойчиво звучать, и уже пробивались сквозь нее какие-то автоматические слова.

Мешок шел быстро, наигрывая песню частой стучалостью ног. Никогда, нет никогда нас не встречала полночная эта звезда… «Стучалость» – это был его собственный неологизм, придуманный когда-то в шутливом стихотворении. И нашу звезду, и счастье свое, ты снова увидишь с другой стороны… Ты отыщи ее будущей полночью возле луны…

Рыба умиротворенно булькала, ноги сами несли Мешка не разбирая дороги, и серое надутое небо уже не казалось столь непоправимо тупым.

Если проследить весь сегодняшний путь Мешка сквозь весенний лес, можно было заметить одну странную закономерность. Сворачивая произвольно, двигаясь то просеками и тропинками, чья мрачная перспектива заканчивалась туманным пятном, то пересекая голые поляны, покрытые слоем влажной листвы, Мешок описывал в пространстве огромную спираль, медленно и неотвратимо приближаясь к ее центру. Складывалось впечатление, что идущий что-то или кого-то ищет, сворачивая туда-сюда, хотя мы-то знаем, что в перемещениях Мешка не было никакой физической цели, а в центре великой спирали не было никого, кроме, разве что, в солнечных брызгах кружащегося, радостно озлобленного Угрюма, чей мир переполнялся жизнеутверждающим светом, в отличие от пасмурного, трупного мира Мешка, хотя это был, в сущности, один и тот же мир.

У него пока что ничего не получалось. Голой пяткой он чувствовал, что сакьяра-ар выходит то слишком сильным, то слабым. Если удар не идет, говорил Учитель, это значит, что твой невариорный дух еще не в состоянии раздвоиться, чтобы хозяином вступить в неодушевленный тренажер. В таких случаях нужно только одно средство: ты должен сделать себе мешок…

Угрюм остановился и перевел дух, чувствуя как жар ступней уходит в сырую землю. Он не мог вспомнить, где и когда слышал эту песню, но она ему нравилась, особенно ее простые, бесхитростные слова. Навсегда, да, навсегда, ты улетишь от меня, как любая мечта…

Краем глаза Угрюм заметил какое-то движение и посмотрел в сторону кустов боярышника. Обрызганные солнечной росой, они волновались на краю поляны. Там кто-то тяжело и грузно шел, потрескивая опавшими ветками.

Мешок, просветленно и радостно подумал Угрюм, здесь нужен настоящий, живой мешок…

А между тем песня, неизвестно откуда взявшаяся в его голове, продолжала негромко звучать.

Эдик проснулся от яркого мучительного света и младенчески захлопал глазами, не понимая, откуда этот свет взялся… Казалось, что солнце спустилось с небес во двор и висит там, словно невеликий, но значительный шар. Эдик сполз с кровати и выглянул на улицу. В угловом доме большая женщина мыла окна, луч солнца, скользнув над крышами, наискось отражался от подвижного стекла и, обратившись в зайчик, то и дело скакал по кровати. Этот блик и разбудил его… Эдик впервые в жизни видел такое явление, хотя прожил здесь уже пятнадцать лет. Наверное, ни разу за все это время большая женщина в угловом доме не мыла окна в солнечное утро восьмого мая, ибо если бы это произошло в какой-то другой день, угол солнцестояния был другим, и солнечный зайчик разбудил не его, а, скажем, Борьку на третьем этаже… Этот Борька был отъявленным хулиганом. В такой ситуации он бы немедленно позвонил Большой, спровоцировав скандал.

– Пошел ты на, старпер, – отпарировала бы в трубку Большая, и вдобавок бы еще показала Борьке зад из окна.

Так бы и танцевала на своем подоконнике, повиливая задом, с телефонной трубкой в руке, оглядываясь, сверкая угольными глазами… И вдруг оступилась – ох! – летит жирной чертой вниз, свернутый в пружину телефонный провод вытягивается, рука расстается с трубкой, юбочка задралась колокольчиком вверх, показывая миру жалкие трусы, и вдруг – хлоп! Лежит на асфальте пугающе неподвижная горка, течет из-под горки красно-коричневая жижа…

Не бойся, читатель! В конце этого рассказа, хоть и обещается некое падение в черную яму, но мы оставим за кадром его удручающий итог.

Эдик хорошо знал своих соседей, пристально наблюдая за ними в течение пятнадцати лет. К Большой он был давно неравнодушен и, встречая ее во дворе, по-мальчишески кокетничал, выпрямившись, прищурившись, лихо поводя плечами, порой припукивая, но не по-стариковски вздорно, а молодецки искренно, и не ведала кадримая им женщина, что эти соблазнительные звуки сосед издает, как чревовещатель, ртом…