Тадеуш Бреза - Лабиринт

Хозяин велит отстегать их и выгнать из сада: яблоня исчезает со сцены, ее уносит помощник режиссера в комбинезоне. Слепой и хромой возвращаются к своему прежнему промыслупобираются. Слепой вертится во все стороны в тщетных поисках дороги, хромой пробует встать и всякий раз опрокидывается.

Потом они застывают в неподвижности-в знак того, что представление окончено.

Церковь пустеет. Уходим и мы. Вдруг я слышу за моей спиной, совсем рядом, польскую речь. Оборачиваюсь. Мимо нас проходят монахини и санитарки, занимавшие левую часть нефа. Я прислушиваюсь. Кто-то в этой группе явно говорит по-польски. Я инстинктивно останавливаюсь и, еще не успев принять какое-либо решение, здороваюсь с дамами из пансионата "Ванда", с пани Рогульской и пани Козицкой.

- Как вы сюда попали? - восклицает пани Рогульская.

- Ага, значит, вы ради Ладзаретто покинули "Ванду". - Пани Козицкая с ироническим удивлением разрешает (правда, неверно)

загадку моего исчезновения из пансионата; тон голоса для нее весьма любезный.

- Вовсе нет! - говорю я. - Я, так же как и вы, приехал только на спектакль.

Пани Рогульская:

- Я бываю здесь два раза в неделю. Работаю у монахинь в больнице.

- Ну да! - вспоминаю я. - Вы, вероятно, были именно в этой больнице, когда я уезжал из "Ванды". Поэтому я с вами не попрощался. Надеюсь, ваша племянница передала вам, как мне это было неприятно.

Пани Козицкая:

- Передала! Передала! Можете быть совершенно спокойны:

никто вас не упрекнет в несоблюдении светских приличий.

Пани Рогульская:

- Загляните как-нибудь к нам. Мой брат тоже будет очень рад. Ну хотя бы завтра. Например, к чаю. Что вы делаете завтра?

Или еще лучше послезавтра, в воскресенье, в пять.

Я ответил, смеясь:

- Файф-о-клок. Буду иметь честь присутствовать у вас на файф-о-клоке.

Разговаривая, мы вышли из церкви и остановились у двери.

Площадь перед церковью опустела, только Пиоланти беспомощно бродил по ней-он то приближался к нам, прислушиваясь к незнакомой ему речи, то удалялся всякий раз, как я поворачивался в его сторону, желая познакомить с дамами. Пани Козицкая заметила его.

- Вы, кажется, не один, - сказала она. - До свиданья. Не будем вас задерживать.

- До воскресенья, - уточнил я.

- До воскресенья, в пять, - добавила пани Рогульская.

В этот момент на площади перед церковью стало темно.

Погасли теперь уже ненужные фонари в четырех углах площади.

Я извинился перед Пиоланти и объяснил ему, почему я от него отстал и с кем разговаривал. Затем мы прошли в сад за церковью.

Там стояли скамейки. Мы легко их обнаружили, потому что сад раскинулся по ту сторону приюта, где окна уже были раскрыты настежь, так как к вечеру похолодало. Свет из окон падал в сад.

Со стороны холма-приятная, душистая прохлада. Мы еще с полчасика поговорили. Главным образом о спектакле, то есть о моралите с нищими. Священник рассуждал о глубоком значении аллегории, в особенности ему не давала покоя последняя картина.

Та, которая, по его определению, "клеймила ложное милосердие".

- Какое же милосердие? - удивился я.

- На протяжении веков это моралите толковали следующим

образом: слепой хочет помочь хромому, хромой хочет помочь слепому, они образуют единое целое, но провидение, обострив догадливость богатого садовника, раскалывает их единство, ибо милосердие, которое они друг другу оказывали, было ложным.

- Не понимаю, - ответил я. - Но это и не удивительно, ведь моралите существует несколько столетий. Мы за это время изменились.

- Это правда, - подтвердил священник.

- Хотя музыка, которую мы слышали, - добавил я, - тоже старая, а, признаюсь, я ведь проникся ею. Она мне очень понравилась.

- И это правда, - согласился священник.

Потом он проводил меня на станцию. На перроне я вспомнил о дамах из пансионата "Ванда" и огляделся по сторонам. Их не было. По мнению священника Пиоланти, они уехали автобусом, более удобным, но немного более дорогим средством транспорта.

Сказав это, священник забеспокоился: может, и я предпочел бы ехать в автобусе. Он, однако, привык всегда выбирать для себя и своих знакомых то, что подешевле. Я успокоил его, заметив, что меня вполне устраивает поезд и мне это как раз по карману.

XVI

В Ватиканской библиотеке снова нет ничего! Пожалуй, это уже чересчур. Утром, после поездки в Ладзаретто, я проспал и пришел значительно позднее, чем обычно, а тут не оказалось не только новых документов, но и старые, которые я просил отложить, вернули в хранилище. Таким образом, все утро пропало. Работники архива хоть и признают свою ошибку, но нужные мне документы доставят не быстрее, чем это у них принято, то есть либо к концу дня, либо, что вернее, только на следующее утро. Свою оплошность они объясняют тем, что однажды я уже пропустил несколько дней, а сегодня, увидев, что я не пришел, они решили, что со мной опять что-либо приключилось, и отослали в хранилище документы, которые я оставил за собой. Сверх того, я услышал, что в помещении, где хранят научные материалы, над которыми в данный момент работают читатели, очень тесно, а количество посетителей велико, - значит, необходим строгий порядок, жертвой которого я и стал. Это неверно! В читальне вовсе не так уж много народу. Как раз напротив. Жара, лето, мало кому хочется, подобно мне, корпеть здесь. Могли бы нарушить свои строгие правила. Но, видимо, в полном соответствии с характером этих правил, их применяют, не рассуждая.

Каждый день работы в Ватиканской библиотеке у меня на счету, очень для меня важен. Я ведь знаю, что мне здесь не вековать. А между тем как часто бьгвает, когда нсрсвочка спутается, ты ее дергаешь, и от этого узел затягивается еще крепче. После одного погубленного дня работы погублен и второй день! В Ладзаретто я был в пятницу, о том, что произошло в субботу, я рассказал, а в понедельник опять неудача, уже по другой причине: документов, которые я просил, нет. Мои требования затерялись. В субботу я появился в библиотеке поздно, в понедельник-одним из первых, едва пробило полдевятого. Документов-ни следа, мои карточки с требованиями невозможно разыскать. Меня просят зайти через час. Час спустя то же самое.

Я прошу дать мне каталоги и списки документов, из которых я выписал нужные названия, - хочу повторить заказ. Каталоги и списки я получаю, но меня заверяют, что я напрасно тружусь, вновь рыться в них ни к чему, потому что мои требования не могли пропасть.

Я возвращаюсь на свое место и, -гак же как в субботу, убиваю время, перечитывая в книге Эрлс страницы, посвященные Роте, хотя знаю их почти наизусть, любо же читаю другие киши, взятые с полок подсобной библиотеки, новые для меня, по нс связанные с изучаемой мною проблемой. В одиннадцать я снова справляюсь о моих документах и карточках. Ничего! Ни слуху ни духу! Библиотекарь сообщает мне это с явным беспокойством.