Маркус Зусак - Братья Волф

— Так вы за нас поставите или нет?

Коп-онанист:

— Что?

Я как бы всем, но, в общем, себе под нос:

— Ну это, блин, прямо смех один.

Люди толкутся вокруг, спешат мимо — делать ставки.

Напарница, мне:

— Не хочешь меня лизнуть?

Я:

— Умираю, как.

Все это, ясно, моя фантазия.

Коп-онанист:

— Давай.

Руб, потрясенно:

— Что?

Коп-онанист:

— Ладно.

Руб, ошалело:

— Правда?

Коп-онанист, рисуясь:

— Ну да, я за всех ставлю, правда, Кэсси?

Стопроцентная женщина-коп явно не впечатлена:

— Как скажешь.

Я:

— А это разве этично?

Руб, недоуменно, мне:

— Ты что, альтернативно одаренный? — (Руб в последнее время надоело слово «больной на голову». Ему кажется, что новое выражение звучит изощреннее. Ну или как-то, в общем.)

Я:

— Не, я нет. Но…

Все трое, мне:

— Заткнись.

Гады.

Онанист:

— Номер собаки?

Руб, довольный собой:

— Три.

Онанист:

— Кличка?

Руб:

— Ты-Сволочь.

Онанист:

— Не понял?

Руб:

— Клянусь, не вру. Вот смотрите, в программке.

Мы все глядим в программку.

Я:

— Как это им разрешили такую кличку?

Руб:

— Просто сегодня здесь много любителей. Бежит все, что на четырех лапах. Прям удивляюсь, что пуделей не привели. — Руб бросает на меня серьезный взгляд. — Но наша псина еще как шпарит. Точно говорю.

Онанист:

— Это та, что на крысу больше смахивает?

Роскошная напарница:

— Но, они говорят, носится, как оглашенные.

Во всяком случае, пока коп-онанист берет наши деньги, удаляется, выбрасывает в урну пакет от сосиски и делает ставку, происходит следующее: Руб непрерывно лыбится сам себе, леди-полицейская стоит, положив руки на свои медовые бедра, а я, Кэмерон Волф, представляю, как занимаюсь с ней любовью — и не где-нибудь, а в кровати моей сестры.

Это ведь неприемлемо?

А вот.

Ничего не поделаешь.

Вернувшись, коп говорит:

— Я тоже поставил на него десятку.

— Не пожалеете, — Руб кивает ему, забирая билетик. А потом говорит: — Эй, а я на вас настучу — ставите в тотализаторе за малолетних. Это по-зор. (Сколько я знаю своего брата, он никогда не говорил просто «позор». Ему обязательно надо рвать на две части. «По» и «зор». «По-зор»).

— И что? — говорит коп. — И потом, кому ты собираешься рассказать?

— Копам, — отвечает Руб, и мы все, поухмылявшись немного, идем занимать места на трибуне.

Садимся, ждем начала забега.

— Ну смотрите, чтоб ваш Ты-Сволочь не оплошал, — объявляет коп, но его никто не слушает.

Воздух сгустился в студень, все тренеры, игроки, воры, букмекеры, толстяки, толстухи, безостановочные смолильщики, алкаши, продажные копы и малолетние завсегдатаи тотализатора — все ждут, и их рассыпавшиеся мысли сыплются к дорожке стадиона.

— И впрямь похож на крысу, — говорю я, глядя, как мимо нас по-хорячьи и щупленько трусит гончая, на которую мы поставили.

— И вообще, оглашенный — это как?

— Без понятия, — отвечает мне коп.

Руб:

— Да какая разница, главное быстро носятся.

— Ага.

Коп с Рубом теперь не разлей вода. Закадычные друганы. Один в форме, с темным ежиком волос. Второй в лохмотьях, воняет потом и одеколоном «Безымянный», со светло-русой волнистой, свисающей до плеч копной волос. У него глаза как затоптанное пламя, мокрый шмыгающий нос, а вместо ногтей — обгрызенные когти. Ни к чему пояснять, что второй — это мой брат. Волф, пес, полнейший.

Еще леди-полицейская.

Ну и я.

Исхожу слюной.

— Погнали!

Какой-то, не побоюсь этого слова, полудурок орет в динамики и пускается сыпать кличками собак с такой скоростью, что я едва разбираю слова. Там бегут Жвачка-на-Подметке, Словарь, Без-Добычи, Злюка и Просто-Пес, и все они впереди Ты-Сволочи, который взбрыкивает на ходу, будто крыса с мышеловкой на заднице.

Толпа вскакивает.

Орут.

Напарница восхитительна.

Кругом вопят.

— Давай, Главарь! Главарь!

Поправляют:

— Он Словарь!

— Чего?

— Сло варь!

— А… Давай, Гла варь!

— Ай, ладно!

Толпа бьет в ладоши и орет.

Роскошно, говорю вам. Роскошно она выглядит. Темноволосая.

Тут, наконец, наш крыс отделывается от мышеловки и немного нагоняет.

Руб и коп ликуют.

Они орут, едва не поют от восторга.

— Давай, Ты-Сволочь, жми, Ты-Сволочь!

Собаки, как одна, мчатся по дорожке за смешным механическим кроликом, а толпа на трибунах — чисто сбежавший каторжник.

Бегут.

Надеются.

Понимая, что мир настигает.

Цепляются.

Цепляются, спасаясь от смерти, за этот момент освобождения, настолько грустный, что он вечно ускользает. Это мираж чего-то настоящего внутри абсолютно явной пустоты.

Визжат.

— Вперед, Злюка!

— Рви, Без-добычи!

Руб и коп:

— Давай, Ты-Сволочь! Вперед!

И мы все наблюдаем, как наш крыс стрелой мчится по внешней дорожке, вырывается на первое место, но, оступившись, откатывается на четвертое.

— Ы-ы, сволочь!

Руб морщится и в этот раз использует это слово не как кличку, а собачка рвет жилы, пытаясь вновь выйти вперед.

Рвет.

Он хорошо бежит, наш Сволочь.

И приходит вторым, что дает Рубу повод, глянув на билетик, задать копу вопрос. Он спрашивает:

— Ты поставил на победу и место или вчистую?

По лицу копа нам ясно, что он поставил вчистую. Все или ничего.

— Ну, что, чувак, толку с тебя примерно никакого, так? — Руб смеется и хлопает копа по спине.

— Ага, — отвечает тот.

Он больше не онанист. Просто парень, который про все на свете забыл на несколько мгновений, пока свора собак мчалась по дорожке стадиона. Звать его Гэри — имя, в общем, дрищовское, но что нам за дело?..

Мы прощаемся, и я напоследок еще разок мечтаю о Кэссиполисменше и сравниваю ее с другими воображаемыми женщинами в своей развратной, по юности, душе.

Я думаю о ней всю дорогу до дому, где нас ждет обычный субботний вечер:

Сестра — за порог. Брат у себя, и там тихо. Отец с газетой. Миссис Волф, наша мамочка, — пораньше спать. Мы с Рубом — поболтать чуток через комнату и баиньки.

— Она мне понравилась, — говорю я на крыльце.

— Я знаю. — Руби отворяет входную дверь и лыбится.

— Эй, Руб, не спишь?

— А ты как думаешь? Я, блин, две минуты как залег.

— Да подольше.

— Ни фига.

— Фига, педик несчастный. И вообще — ты че, а? Ты че? Че те надо-то?

— Свет выруби, вот что.

— Обломись.

— Все честно — я пришел первым, да и ты к выключателю ближе.

— И че? Я старше. Ты должен уважать старших и выключишь свет сам.

— Че за фигня…

— Значит, пусть горит.

Свет горит еще десять минут, а потом — угадайте. Выключаю его, конечно, я.

— Чмо ты, — говорю я брату.

— Спасибо.