Грэм Свифт - Последние распоряжения

Он имеет в виду: раз уж нет Кэрол. И вообще никого.

– Австралия – она далеко, – говорю я.

– Ну, до следующего мира подальше будет.

Я гляжу на Ленни.

– До какого еще следующего мира? – спрашивает Винс.

– Это я фигурально, Бугор, – отвечает Ленни.

– До Сиднема, по крайней мере, ближе, – говорит Винс.

Потому что там теперь живет Кэрол, туда она переехала. Барри Стоукс, бытовые услуги и ремонт электроприборов.

– И все-таки, – говорит Ленни, будто и не слыхал Винса.

– Может, заскочить туда на обратном пути, а, Рэйси? – говорит Винс. – По Южной кольцевой. – Он вдруг оживляется, точно вспоминает, что мы все по сравнению с ним старики.

– Все-таки, – говорит Ленни. – Допустим, у тебя тоже будет последняя воля, какое-нибудь идиотское пожелание, вроде вот как у Джека. Кто его выполнит?

– Не будет у меня никаких идиотских пожеланий.

– А вдруг?

Я думаю: Эми здесь нет.

– Ну ладно, – говорю я, глядя на Ленни, – а ты на что?

Ленни глядит на меня. Лицо у него как перезрелая слива. Может, это овощи-фрукты виноваты. Видно, что такого ответа он от меня и ждал, но потом он мягко качает головой и улыбается.

– Не торопись, – говорит он. – Тебе лишь бы ляпнуть что-нибудь.

– Нет проблем, Рэйси, – говорит Винс. – Я все устрою. Тебе что – «мерс» или «роллс»?

Очень тактично с его стороны.

– Ты смотри на дорогу, а то некому будет устраивать, – говорит Ленни.

– А где прикажешь тебя развеять? – говорит Винс. Вик кашляет и подвигается на сиденье, он вовсе не спит.

Он произносит:

– Ты ведь можешь туда съездить, правда, Рэйси? В Австралию, повидаться с Сюзи. А может, и с внуками. Что тебе мешает? Ты же вольная птица.

Он поворачивается и глядит на меня. Тоже помощничек – загнал из огня да в полымя.

– Мелочь, Вик: дорога-то денег стоит, – говорю я.

– Так поставь на какую-нибудь лошадку, – отвечает Вик. – Раньше это, кажется, срабатывало.

Я гляжу на Вика. У него бесстрастное лицо. Что он имеет в виду: вольная птица?

– Вот-вот, – говорит Винс. – Заодно и на мир бы посмотрел. Пожил как люди. В Бангкок по пути заглянул бы.

Голова Винса повернута к зеркальцу.

– И все-таки, ради любопытства, – говорит он. – Где бы ты хотел, чтоб тебя развеяли?

Прямо как таксист. Куда прикажете, мистер?

– Мне без разницы. Пусть Вик решает.

Но Вик ничего не отвечает. Он не говорит «Всегда готов, Рэйси» и не салютует одним пальцем – фирменный жест похоронных дел мастера. И я вдруг мысленно вижу себя в машине, в картонной коробке: большая машина, а за рулем Винс, один только Винс в своем галстуке, запонках и темных очках.

Я отдал ему двор за бесценок. А он его запарил за хорошие деньги.

Потом я думаю: мне-то этого все равно не увидеть. А стало быть, какая разница, если я все равно ничего не увижу. Хотя вдруг Винси прав и они на нас смотрят – в смысле, мертвые, – и когда я помру, то смогу увидеть свои собственные похороны? Вдруг все они на нас смотрят, даже теперь: мой старик, и Чарли Диксон, и Винсовы родители, и Дюк, и Джек вот тоже, подглядывает из своей коробки, и все мертвецы, которых мы с Джеком и Ленни похоронили на войне и которые сейчас лежат в пустыне, потому что нам повезло и наш час тогда еще не пробил?

Тогда я увижу, приедет ли Сюзи.

– Я считаю, тебя бы надо развеять на Таттенемском повороте [8], – говорит Ленни.

Я гляжу на Ленни. Его лицо ухоженным не назовешь.

– Опять же и покрытию польза, – говорит Винс. Он страшно доволен: нашел новую игру. – А как насчет нас? Насчет тебя, Ленни?

– Я как Рэйси, я не привередливый. Мне тоже без разницы.

Коробка лежит между нами, вроде подлокотника.

– Куда-то ведь надо девать прах, – говорит Винс.

Ленни глядит на Винса.

– А как насчет тебя, Вик?

Вик поднимает голову, как будто снова успел задремать.

– У меня все устроено, – говорит он.

– Что устроено? – спрашивает Винс.

– Я купил участок. Давно еще, когда участки были дешевые, – говорит Вик. – Для себя и Памелы. На новом Камберуэлльском кладбище.

Все умолкают. Мы едем дальше. Можно только гадать, о чем думает каждый из нас, но я думаю, что Вику догадаться легче. По-моему, Вик знает больше, чем показывает. Может быть, это тоже из-за возни с мертвецами.

Я люблю свою профессию. Ее суть не в том, чтобы дешево купить и дорого продать, и не в том, чтобы всучить первому встречному простофиле какое-нибудь ненужное ему барахло. Моего товара никто не хочет, но он всем нужен. Темные личности есть в любом деле, но хуже всего те, кто наживается на чужом несчастье. Я знаю таких, которые не постесняются ободрать как липку свежеиспеченную вдову – продадут ей капитальный дубовый гроб с шелковой обивкой и солидными латунными ручками, все зараз, когда вполне можно обойтись приличным камуфляжем. Я еще не слыхал, чтобы мертвец жаловался. Некоторые торгуют гробами, как Винси машинами. Но сама по себе профессия у меня хорошая, верная. Клиентов всегда хватает.

И потом, она дает тебе преимущество, помогает развиваться. Ты видишь людей в критические моменты, когда проявляются их самые сильные и самые слабые стороны. Когда с них слетает шелуха повседневных забот и им приходится воспринимать себя серьезно, в обстановке торжественности и ритуала. Однако человеку на моем месте не стоит перебарщивать с официозом. Поэтому и шутка бывает уместна. Вот почему я говорю: Вик Таккер, к вашим услугам.

Эту профессию выбирают немногие. К ней надо привыкать с младых ногтей, перенимать ее от отца. Она передается в семье, как сама смерть, от поколения к поколению, и в этом есть что-то успокаивающее. Мою работу не назовешь престижной. Но я ею доволен, я горжусь ею. Если в тебе нет этой гордости, ты не сможешь руководить похоронами. Когда ты выступаешь вперед и Медленно шагаешь перед катафалком, в пиджаке, шляпе и перчатках, тебе нельзя выглядеть так, точно ты извиняешься. Ты должен сделать то, чего хотят люди, потерявшие близкого и дорогого им человека. Ты должен сделать так, чтобы весь мир остановился и посмотрел вам вслед. Бывают случаи, когда владельцу похоронного бюро приходится давить на других почище полисмена. Но иначе похорон не организуешь. Когда люди не знают, как себя вести, им надо подсказать, а ведь большинство людей перед лицом смерти совершенно теряется, это факт. И когда хоронили Джека, было то же самое, что тысячу раз прежде. Опускаются занавеси, начинает играть музыка, и никто не знает, можно ли теперь повернуться и уйти. Некому сказать: финита ля комедия. Там сидел Рэйси, вместе с Эми, – в переднем ряду, около прохода, – и смотрел прямо перед собой, пока я не подошел туда, не тронул его за плечо и не прошептал ему в ухо, как шептал уж не знаю скольким другим: «Ты можешь идти, Рэйси. Все пойдут за тобой. Эми тоже». И в это мгновение Рэй Джонсон, известный друзьям под кличкой Счастливчик, был в моих руках точно воск, точно сонный ребенок, которого я отправляю в постель.