Маргрит де Моор - Крейцерова соната. Повесть о любви.

Я не знаю, почему Ван Влоотен прямо не попросил позвать Сюзанну Флир и не обмолвился о том, чтобы его к ней подвели. Когда я с ним столкнулся, напротив него стояла и что-то ему рассказывала потная дамочка, до того маленького роста, что наш критик посреди всеобщего галдежа вряд ли слышал голосок, раздававшийся где-то на уровне его живота. Я только что прошелся вдоль всего ряда, моя тарелка наполнилась до краев, и только теперь заметил его: “Господин Ван Влоотен!”

Он сразу повернулся в мою сторону. Лицо его было в красных пятнах. Сжимая одной рукой тарелку, а другой взяв его под локоть, я повел его к столу, где мы могли бы присесть, и пока он, прежде чем сделать следующий шаг, простукивал перед собой палкой паркет, я перечислял закуски, которые ему положил, обещая, что через некоторое время сделаю повторный круг. Словно под влиянием некоего тайного сговора, что-то удерживало в том числе и меня от того, чтобы взять и просто подвести моего приятеля к его даме. Вернее, я его к ней, конечно, подвел, но обставил все несколько иначе.

— Глядите, — сказал я. — Вон Эжен Ленер. Хотите, я вас познакомлю?

Венгерский профессор сидел на углу двух сдвинутых вместе столиков в окружении своих учеников. Находившаяся слева от него во главе стола Сюзанна Флир как раз в эту минуту наклонилась к нему, чтобы что-то спросить или сказать, в руках у нее были нож и вилка. Когда Мариус ван Влоотен уселся рядом с ней с другой стороны, на придвинутый мной стул, Сюзанна, обернувшись через плечо, подарила ему быструю, бесполезную улыбку, но позы своей не изменила — она по-прежнему сидела к нему спиной. Ван Влоотен осторожно начал есть, и я, сидевший рядом, украдкой время от времени тоже что-то клевал из его тарелки. Ленер тем временем, по настоянию собравшихся за столом, продолжил рассказывать прерванный анекдот. Я запомнил его в следующем виде.

Это было осенью 1927 года. Ленер вместе с тремя другими членами Колиш-квартета остановился в “Отель Америкэн” в Амстердаме. За эту неделю музыканты уже два раза сыграли свою программу из произведений Шёнберга и Бетховена в Малом зале Консерт-Гебау. И вот в свой свободный вечер все четверо, поужинав в ресторане отеля, уже собирались разойтись по комнатам — как вдруг замерли на лестнице, ведущей на третий этаж. Каждый про себя подумал, что это галлюцинация: с той стороны, где были расположены их номера, доносились тихие, но отчетливые звуки двух скрипок, альта и виолончели. Затаив дыхание, они прошли вперед, инстинктивно пытаясь узнать, что это за музыка, такая знакомая и в то же время непонятная. Слушая, они подошли к двум соседним номерам, в которых жили по двое. Словно во сне, они отперли двери, удивились, внутри никого не обнаружив, затем их взгляд приковали окна, из-за жары распахнутые. Звук, набирая силу, лился сквозь окна откуда-то сверху. Один из музыкантов считал, что это Барток, а другой, подняв вверх палец, сказал: “Кодай. И еще чуточку напоминает Мартину.”

Удивление артистов тем временем сменилось размышлением иного порядка. Как приблизиться к этой тайне и как на нее ответить? Как реагировать? Не прошло и нескольких минут, как скрипачи Колиш и Кунер, альтист Ленер и виолончелист Хейфец достали свои инструменты, вышли в коридор, поднялись по лестнице на четвертый этаж и поняли, приоткрыв дверь в номер 309, что породило их “галлюцинацию”: четверо музыкантов Богемского квартета, тоже случайно прибывшие в Амстердам, разыгрывали Яначека. Как уже говорилось, был жаркий, душный вечер. Окна во всех домах были открыты настежь. Звуки “Крейцеровой сонаты”, в то время еще не опубликованной, лились над Лейденской площадью, поднимались в небо вдоль стен и крыш домов. Полночи два струнных квартета с радостью демонстрировали друг другу хорошую игру. Жившие в гостинице свешивались из окон, на улице раздавались аплодисменты.

Незадолго до рассвета разразилась гроза. Я спал, укрывшись с головой одеялом, и проснувшись, все еще повторял про себя слова из моего сна: “И вообще страшная вещь музыка. Что это такое?..” Какой-то миг я в растерянности не мог понять, где я нахожусь, но тут заметил окна, за которыми занимался рассвет.

Боковой флигель примыкал к основному зданию под прямым углом. Накинув на плечи свитер, я подошел ближе полюбоваться стихией и загляделся на окна номеров, в которых остановились мои друзья и знакомые: некоторые комнаты в эту ночь пустовали, другие, наоборот, были заселены вдвойне, в одних окнах горел свет, другие оставались темными. И вдруг я увидел, в самом углу, там, где сходились два крыла здания, какую-то неподвижную тень — человек, как и я, стоял у окна, но различить, кто это, было невозможно. Но я представил себе, что он, Ван Влоотен, ощущает гром, как накрывший его балдахин, и радуется далекому аромату молний. Еще он, должно быть, слышит, как стучит дождь по крыше маленького гостиничного автобуса “рено эстафет”, забытого перед входом в замок — на этом автобусе часть нашей группы вчера вечером ездила в Бордо и глубокой ночью в кромешной темноте вернулась обратно.

Есть обстоятельства, которые способствуют пробуждению любовных инстинктов, подумал я и вытянул вперед ноги: уф, наконец-то! Наконец-то эта особа замолчала, про что она только не говорила! Закончив о кислородной маске, она начала про спасательный жилет, что-то там демонстрировала с помощью свистка на веревочке, дошло даже до того, что она заставила всех нас наклониться вперед и пошарить у себя под сиденьем и, да-да — все верно, — там действительно можно было нащупать спасательный жилет, затем без проволочек она перешла к товарам duty-free, предлагаемым авикомпанией — и все это в микрофон, включенный на полную громкость.

Теперь “учительница” решила побаловать нас, примерных учеников, разными вкусностями: соленые орешки, стаканчик газировки, еще она разрешила, нажав на кнопку, откинуться назад в кресле и в свое удовольствие поглазеть в небо. Я лично сразу вспомнил уроки биологии во втором классе Городской гимназии; на них нам рассказывали о том, что эротический инстинкт у животных возбуждают не только гормоны. Ежиха соблазняет избранника с утра пораньше: спрятав колючки, она лежит на влажной земле; тайваньский удав спаривается весной сразу после пробуждения, едва стряхнув с себя зимнюю спячку, сам он еще в полусонном состоянии, и его половые органы тоже полуспят; самец синицы не станет глядеть на подругу, даже если с его тельцем все в порядке, до тех пор пока не пойдет дождь и не задует ветер: непогода — его стимул, настанет ненастье — и он отстреляется за пять минут. Поэтому совсем не исключено, что и для нас необходимы известные условия.

Утро 14 августа было чистым и прохладным. В такое утро чувствуешь себя счастливым и не задаешь себе вопроса “почему”. Сюзанна Флир, должно быть, часам к девяти спустилась вниз. Как и другие участники Шульхоф-квартета, она простилась со своим учителем уже прошлой ночью (Ленер должен был улететь в 8.10 утра), поэтому мне нетрудно было себе представить, что день ее начался с того, что в радостном расположении духа оглядевшись по сторонам, она заметила Ван Влоотена, ползающего по ковру возле стеклянных дверей обеденного зала и шарящего руками по полу. Она увидела лежащий возле его правой ноги ключ от номера с большим медным шаром.