Фабрис Колен - Синдром Годзиллы

«Родная!» — кто-то позвал ее, и мы оба оглянулись. К нам подъехал мужчина на инвалидном кресле-каталке. Он был худой, как покойник, до невозможности, но в его глазах диким блеском горела жажда жизни. Его каталку везла медсестра-японка.

«Это мой папа, — представила мне мужчину молодая девушка, вырывая лист из своего блокнота. — Он очень болен. Врачи сказали, что ему осталось совсем немного. И вот, чтобы привыкнуть к предстоящей разлуке, мы с ним часто ходим на похороны».

«Привыкнуть к разлуке? К какой разлуке?» — не поняв, спросил я.

«В один прекрасный день мы больше не будем вместе», — поправил ее мужчина.

Молодая женщина села на корточки перед каталкой и положила голову отцу на колени. При этом она не отрывала от меня глаз.

«Не грусти, — добавила она, — в такую минуту преступно быть грустным. Нельзя жалеть о расставаниях. Жалеть нужно только о том, что ты не доделал в настоящем. О том, что пока еще не поздно исправить. О том, чтобы не было поздно».

Она взяла мою руку в свою и сложила мои пальцы в кулак, потом отпустила меня и отошла, как волна, которая отхлынула прочь, оставив чистым песчаный берег. Я долго провожал ее взглядом, не в силах вымолвить ни слова. Молодая женщина вложила мне в руку свернутый листок, который она вырвала из записной книжки. Там было стихотворение, написанное от руки. Она сочинила его совсем недавно, в то время, пока я на нее смотрел. Вот оно:

Стоя перед пустой кассой, Годзилла покупает билеты на себя и на меня. «Там же никого нет», — говорю я, шмыгая носом от холода. Годзилла протягивает деньги в окошко кассы и достает оттуда билет.

«Эй, я же сказал, что нас двое! — возмущается он. — Или вы не заметили?»

От кассы он тащит меня на балюстраду, по которой я однажды гулял, к поезду. Вагончики дергаются, трогаются рывками, их трясет и покачивает. Мы идем вдоль ряда расписных вагончиков, вдоль защитного парапета, который отделяет нас от рельсов и механизмов адской железной дороги. Вот наш вагончик, он ждет нас. Он красного цвета, отделан какими-то барельефами и мудреными орнаментами, пластиковой лепниной и накладками под деревянную резьбу прошлых веков и покрыт странными натеками, как в пещере, а посреди всего этого торчит голова чудовища, скалящего зубы.

Мы устраиваемся на сиденьях. Годзилла защелкивает перекладину безопасности, которая прижимает нас к креслам, и выбрасывает билет. Обратной дороги нет. Несколько секунд ожидания, и мы едем.

Звучит детский хор. Он поет «Песни об умерших детях» Малера.

Перед самым нашим носом стремительно распахиваются двери и захлопываются сразу вслед за нами. Мы въезжаем в затененный, сумеречный коридор. На стене болтается старый подвешенный скелет. Неожиданно над нашими головами со всех сторон, как эхо в бездонном подвале, раздается сардонический смех. Годзилла не шелохнется. Запись?

Дальше мы въезжаем лицом в паутину, которая виснет на нас. Потом нам навстречу открываются гробы, из гробов встают покойники, окоченевшие и негнущиеся, с застывшими гримасами на лицах. А некоторые из них еще попутно корчат рожи.

Вот на нашем пути встречается процессия вампиров. У них худые, скрюченные руки. Вампиры иссиня-бледные и дрожат. Миновав вампиров, мы выезжаем на рельсы, которые выносят нас вверх на следующий уровень. Под сиденьем раздается скрежет колес. Из динамиков по бокам то и дело с треском вылетают обрывки мрачных мелодий. Как будто кто-то пытается прокашляться и спеть, отхаркивая мокроту. Нотки оборванных струн арфы пробиваются сквозь эту хрипоту, как капли мутной отравы. Микстура.

А вот и камера пыток. Обнаженный по пояс палач, на нем кожаный фартук в пятнах от кровяных брызг — все как полагается. Он смотрит, как мы проезжаем. В следующей комнате (клацанье дверей и жужжанье механического мотора) на полу корчится чье-то тело: это малыш с плюшевым мишкой в руках.

Проезжая, мы задеваем его, касаясь его кожи. Его глазницы пусты, протерты кулачками до дыр.

Я судорожно сглатываю.

Дальше — больничная палата или процедурная. Пациент без обеих рук, привязанный ремнями к кровати, умоляет о чем-то, пытаясь закричать, но понять его невозможно. Следующая комната вся прошита лазерными лучами — стробоскопические молнии охраняют ее. В ней отчаянно кричит мужчина, ревет, как загнанный зверь, не то от нестерпимой боли, не то зовет на помощь. Я поворачиваюсь к Годзилле, но не вижу его.

Струи пара и кислотного тумана заполняют все окружающее пространство. Воздух пропитан горечью. Из тумана нам навстречу всплывают изможденные скорченные фигуры, у них искаженные болью лица, они беспомощно тянут к нам свои хрупкие руки, а точнее, то, что от рук осталось. В их тела со всех сторон впиваются железные крючья, которые мешают им дотянуться до нас.

Следующая дверь — зал ожидания. Кто-то плачет, кто-то листает журнал. Вдруг раздаются крики. Один мужчина убит горем, подавлен. Он еле держится на ногах, как в случае получения рокового известия, его шатает. Друг пытается ободрить его, утешить. Остальные вокруг лишь молча опускают головы. Никогда еще мое сердце так не сжималось от скорби, как при виде этого печального зрелища.

Мы погружаемся в полную темноту.

Прямо над нами всплывают какие-то фигуры, словно вырванные из темноты. Их лица, иссиня-бледные, как у мертвецов, залиты слезами, щеки блестят от влаги. Они тихо стонут, заламывая руки, иногда вскрикивают. Это маленькие девочки, они умоляют кого-то, стоя на коленях.

Проплывает стол с хирургическими инструментами. Или это орудия пыток? Окровавленные бинты, опрокинутые склянки.

Музыка сменяется гулом не то цеха большого завода, не то реактивного двигателя. Этот звук парализует меня.

Следующая комната совершенно пустая, с голыми стенами. Неожиданно в стенах разверзаются бездны, где кружатся вихревые воронки, засасывая со свистом воздух. По комнате кружится в танце одинокая пара. У мужчины отсутствует рот. Женщина неподвижна в его объятиях, как тряпичная кукла. Я не хочу, чтобы она поворачивалась лицом ко мне, я не хочу встретиться с ней взглядом. Я не хочу знать, кто это.

Затем мы проезжаем холл, полный мертвых тел, одни тела лишены рук, другие без ног, без голов. Часть тел изуродована взрывной волной. По стенам разбрызганы мозги. Складывается впечатление, будто здесь только что прогремел взрыв. Прямо в гуще толпы. Торсы разорваны вдоль и поперек, открывая взору все внутренности. Головы свисают с плеч на самых неестественных переплетениях вывернутых мускул, сухожилий и раздробленных костей. Все это покрыто красной кровавой смесью с черными сгустками. Глаза всех трупов выпучены от нечеловеческой боли, рты разрывает прерванный крик. Бегающие пучки света, пересекаясь, на мгновения выхватывают из темноты их застывшие взгляды, полные невыносимого горя.