Эрве Базен - Анатомия одного развода

Растерянный, озадаченный Луи в одиннадцать часов надел пальто. В одиннадцать часов пять минут он его снял. В одиннадцать двадцать снова набросил, вскочил в машину и, боясь опоздать, с места дал газ. В итоге он приехал на десять минут раньше. Позвонил, дверь открылась и сразу закрылась, пропустив лишь короткую р плику:

– Полдень еще не наступил!

За портьерами кто-то ходил. Толстая Жинетта, смеясь приподняла одну из них. Ее сменил Леон, с серьезны лицом показывая пальцем на свое завязанное горло. Ладно, допустим. Но если Леон на ногах, значит, ангин у него не сильная, он слишком благоразумен, чтобы обманывать. У самой двери шел спор: слышно было, как Роза перебивает мать... Соседские стенные часы пробил полдень – удары донеслись через открытое окно. Н дверь не открылась. Луи позвонил второй раз. Никто н отозвался. Спор уже превратился в перебранку. Оставался единственный способ: повторить опыт осады Иерихона: одолеть противника шумом, заставить его считаться соседями. Нерешительность, которая вначале владел Луи, сменилась раздражением, перешла в ярость; хорошо знакомая атмосфера торга. Луи нашел осколок стекл и умудрился загнать его в звонок. Затем вернулся машине, уселся и стал выжимать из клаксона бесконечные очереди. Местные собаки с лаем присоединились к этому шуму. В домах № 20, № 30, № 33 отдернулись занавески, открылись окна, показались жильцы, только начавшие обедать. Из дома № 38 уже вопили: «Когда ж кончится этот гвалт? У меня спит малыш...» Уже не нужно было идти на штурм, перелезать через решетку. Дверь открылась, и вышла Роза.

– Разве ты хотела, чтобы я сегодня не приходил? – спросил Луи, обняв дочь.

– Я? Вовсе нет! – ответила Роза, лицемерить она н умела.

Все ясно. Можно было удовольствоваться и частично; победой, а завтра призвать на помощь власти: сегодня у них тоже праздничный день, как и у их подопечных и никто не согласится идти на подмогу. Клаксон уже умолк, а вот звонок, к несчастью, все еще дребезжит Алина в отчаянии открывает окно своей комнаты, котором она, как на церковной кафедре, возвышаете над шоссе и садиками. Общественное мнение? Ну и пусть! С улицы хорошо видно, как она тащит к себе упирающуюся Агату, громко крича urbi et orbil <���Городу и пиру, то есть во всеуслышание (лат.)>:

– Агата просит тебя уступить нам полдня на пасху, чтобы она могла отпраздновать с нами свое шестнадцатилетие. Другого подарка от тебя ей не нужно. Тебе так уж трудно доставить ей удовольствие? Ты, видно, проникся к Четверке внезапной страстью. До развода ты их видел куда реже – не больше чем дважды в месяц...

– Потому что мне приходилось и тебя тогда видеть! – вопит Луи.

– Брось, – говорит Роза, потянув отца за руку. – Вы оба бог весть до чего договоритесь.

Надо признать, что и Агата там, наверху, делает то же, что и Роза. Но не раскрыта еще одна тайна: где же Ги?

– Я сам хотел бы видеть больных, – говорит Луи уже более спокойно. – Хочу проверить, действительно ли они больны.

И тут же Алина вновь взрывается истошным криком:

– Раз не веришь, ступай за полицейским комиссаром. Пусть он измерит им температуру! Но тебе я запрещаю совать к нам нос.

– Ты этого добиваешься? Ну и отлично: я сейчас подам жалобу.

– Да перестань же, – настойчиво просит Роза.

А как можно поступить иначе? На глазах все еще разъяренной, побледневшей Алины, которая уже поняла, что ее слова легко использовать против нее же, Луи резко трогает с места, и машина мчится в комиссариат.

Но уже десять минут спустя Луи крупным шагом выходит из комиссариата, сопровождаемый с фланга Розой. Грязный флаг, свисающий над скучающим караульным, даже не шевелится от ветерка. Никакого усердия не проявил и мелкий чинуша, находящийся на дежурстве.

– Сегодня, знаете ли...

Пространные разъяснения заставили его усомниться в том, что вмешательство с его стороны необходимо.

– Вы же сами говорите: двое больных, одна тут, вместе с вами. Мне кажется, барышня права. Из-за того, что один ребенок не пошел...

Барышня – это он так о Розе, уже надоевшей Луи своими непрерывными просьбами:

– Перестань, папа, пожалуйста, перестань. Полицейский ее поддержал и затянулся сигаретой, торчавшей у него во рту:

– Ох уж эти истории с разводами! Если вмешиваться по каждому спорному делу, мы бы, пожалуй, с ног сбились!

Наконец ему все надоело, и в раздражении он буркнул, предостерегающе подняв руку:

– Я, конечно, могу принять ваше заявление и дать ему ход. А есть свидетели, которые подтвердят, что вам отказано в свидании с детьми?

– Да вся улица! – сказал Луи.

– Улица – это еще не фамилия, – отпарировал любящий точность чиновник. – С собой у вас брачное свидетельство? А выписка судебного решения есть – та, что разрешает вам брать детей?

Луи похлопал себя по карманам. Брачное свидетельство? Оно ведь спрятано у Алины. Выписка из решения суда? Трехстраничный текст, да еще на плотной бумаге довольно большого формата – кто же будет постоянно носить ее с собой, даже вчетверо сложенной в бумажнике?

– Весьма сожалею! – заключил чиновник с выражением сочувствия и напоследок добавил:

– На вашем месте я бы пошел к судебному исполнителю. Но в воскресенье там не работают.

Так Луи и пришлось ретироваться, уязвленному, рассвирепевшему. Машина стояла недалеко, метрах в тридцати от комиссариата, и, подойдя к ней, Луи зло расхохотался. Он, оказывается, поставил ее не с той стороны, где положено, и какой-то блюститель порядка счел нужным, проходя мимо, наградить его на пасху штрафным талоном, который Луи и обнаружил у себя под стеклоочистителем. Однако мелкие неприятности иногда помогают легче переносить крупные, к тому же Роза, желая утешить отца, крепко обняла его. Луи ощутил, как свежа, нежна и уже хороша собой его дочь, как приятно от нее пахнет, как она счастлива, что сегодня отец принадлежит ей одной. Если ее недостаток в том, что она похожа на мать, то сходство это все же воскрешает прежнюю Алину, безобидную, ставшую почти легендой где-то в дымке воспоминаний. И таким же, как у ее матери, маленьким ротиком это дитя дважды его поцеловало, сказав разумно и ласково:

– Да и для нас это не так уж весело. Можно подумать, будто мама хочет забыть, что родила нас от тебя. И все же...

Ей, Розе, еще нет пятнадцати, но по уму уже все двадцать. Она и маленькой была такой же – пылкой, непохожей на других, очень сообразительной, здравомыслящей не по годам, остроумной. И все же... Луи уже выехал, несколько превысив скорость, на авеню де Пари он и виду не показал, что понял. Ни от кого другого, кроме Розы, он не стал бы выслушивать этот деликатный намек: И все же вы ведь любили друг друга... Чтобы дышать, нужны оба легких, чтобы жить – отец и мать. Если теперь родители – лишь обломки распавшейся семьи, то я, во всяком случае, родилась от их любви. Если и это не так, то дышать больше нечем... Розе казалось, что нельзя даже затрагивать эту тему. Другим – тоже. Какая разница между выбором Розы и Агаты? Роза предпочла отца, потому что он создал ее вместе с матерью, Агата предпочла мать, потому что она создала ее вместе с отцом. Разве это не одно и то же? Те, чей родной город был уничтожен войной, сироты, у кого в метриках два прочерка, – разве не остается у них навсегда ощущение увечности, желание разыскать родных или узнать, кто они? Но тем, кто знал их и утратил, нисколько не легче, они молча вопиют: Тех, от кого мы произошли, больше нет, и мы не можем жить полной жизнью.