Дидье Ковелер - Запредельная жизнь

Но она спит, в полной отключке, и, похоже, дышит еще ровнее.

Ну вот, все мутится, Наила становится прозрачной, предметы тают — я снова улетаю. Куда: к улитке или в магазин? Нет. Теперь я на озере, на паруснике Жана-Ми. Ветер крепчает, надо быстро маневрировать, а я путаюсь в фалах, спотыкаюсь о якорь и пытаюсь выполнять поток указаний, который обрушивает на меня мой шкипер.

— Спускай, спускай парус, дубина! Жуткий ветер — нас снесет! Берегись — байдарка по правому борту! Поворот! Жак! Вот тупица! Байдарка, говорят тебе, по правому борту! Слышишь меня? Поворачивай!

Ничего я не слышу. Капюшон сполз мне на глаза, лицо все мокрое, меня трижды огрело по голове реей, байдарка полированного красного дерева надвигается вплотную — и мы в нее врезаемся.

— …температура в тени на рассвете: в Шамбери — минус четыре — ничего себе! — в Экс-ле-Бене чуть теплее — минус два, ну а в горах лучше не вылезать из-под одеяла…

Девять часов — включилось радио. Наила проснулась, вскакивает как встрепанная, наклоняется ко мне, целует в затылок и шепчет скороговоркой:

— Побежала, кофе пить уже некогда. Все было чудесно. Ну, спасибо!

Она вскакивает, влезает в трусики, джинсы, свитер.

— Хорошая новость для лыжников: снег в горах ожидается уже на высоте четырехсот метров. Давно пора. Верно же, Кристоф?

Наила выскользнула из прицепа и оставила меня наедине с «Радио Савойя». «Побежала»… вот так. Сам не знаю, рад я или огорчен. Кажется, всей душой желал, чтобы ее эта история со мной никак не коснулась, а теперь, когда мое желание исполнилось и я должен быть доволен, что волей случая у нее даже не испортилось настроение, мне жаль, что не она первая найдет меня мертвым. Мне бы хотелось услышать, как она заклинает меня вернуться, просит сказать, что я ее люблю… Утопить мою печаль в ее слезах… С Фабьеной я бы так легко не отделался. Получил бы по всей программе: и «скорую», и «реанимацию», и сердечный массаж, и электростимуляцию. И все это, разумеется, без толку. Удрать бы от этой скукотищи: медицинской возни, бумажных формальностей, дружной скорби… Уйти вместе с Наилой, увязаться за ней, тенью проскользнуть в ее комнатку под самой крышей на улице Верден. Посмотреть, как она принимает душ, как укладывает и закалывает свои непослушные курчавые волосы, надевает строгий костюм служащей турагентства и бежит на работу; сейчас усядется за стеклянной перегородкой, расцветет дежурной улыбкой, и пожалуйста — обворожительно-вежливая Наила готова со знанием дела распродать весь свет, это она-то, ничего, кроме Сарселя, Мюлуза да Экс-ле-Бена, в жизни своей не видавшая.

Но, похоже, оторваться от себя мне не дано. Три раза я приказывал себе: «Ухожу!» — но ничего не получалось. Значит, я обречен витать в трейлере, привязанный к своему телу, фигурально говоря, бродить из угла в угол и вытерпеть все: хладнокровную деловитость Фабьены, бурные переживания отца, серьезность Люсьена — представляю, как он встает со своего места посреди урока, после того как директор, этот надутый индюк, вдруг зашел в класс и торжественным тоном сообщил учительнице: «Лормо должен срочно идти домой — у него в семье случилось несчастье».

Я уж не говорю о двух завернутых в салфетку использованных презервативах и неоконченном, но, скажу не хвалясь, уже имеющем явное сходство с моделью портрете Наилы — то-то будут находки! Вот идиотизм! Умереть так нелепо! Было бы в тысячу раз лучше страдать, задыхаться, сколько угодно часов биться в агонии — но чтобы все было в ажуре, чтобы никому не дать повода вспоминать обо мне с обидой, горечью, издевкой. Вот он — мой ад. Наказание за грехи наступит, как только они начнут думать обо мне как о покойном. Я буду корчиться по их милости в муках совести и дожидаться, пока их мысли не займет что-нибудь другое. Пока они не забудут меня окончательно.

Мне так нужна твоя любовь, Наила. Устоит ли она в потоке грязи, которая на тебя польется?

— …влейте в кипящую смесь взбитые белки, снимите ее с водяной бани и продолжайте помешивать. Подайте на стол с бутылочкой бургундского.

— Спасибо, Кристоф. А теперь послушаем «Люблю тебя до гроба» — прямо разрывается сердце! — в исполнении Франсиса Кабреля, эту песню Патрик просит нас послать своей Карине, которую он нежно целует и просит не сердиться за последнюю встречу в «Алькателе», а затем — «Ваш гороскоп», у микрофона Шанталь.

— Ты все перепутала, Ванесса, гороскоп сначала.

— О, прошу прощения — гороскоп так гороскоп.

— Вроде бы ты вчера не пила, а послушать — как с бодуна.

— Гопля, говорит «Радио Савойя», слушайте нас на частоте девяносто два и три десятых килогерца, ваше радио — «Радио Савойя»!

Не хочу жаловаться, но если бы как-нибудь вырубить это чертово радио… А то от дикой мешанины из рекламы, жизнерадостных голосов, причитаний мадемуазель Туссен и страстей вокруг улитки можно спятить. Пытаюсь отключиться от этого мельтешения и сосредоточиться на каком-нибудь весомом эпизоде, вынырнуть в значительном моменте прошлого, обрести контроль над своей памятью, но все зря — так и продолжаю кружить на автопилоте.

— Овен: будьте осмотрительны в делах, возможны осложнения в личной жизни. Телец: у вас чешутся руки — вперед, ваш час настал…

И вдруг — я снова на паруснике, восемьдесят шестой год, мы с Жаном-Ми на озере Бурже.

— Ну давай же, обормот! Убирай кливер! Да ты совсем безрукий — не видишь, нас заносит в другую сторону?!

— «Расстались мы, конец любви…»

— Берегись — получишь реей по башке! Ну вот! Жак!!! Совсем, что ли, оборзел?!

— «Но оглянись и позови.

И спасены мы оба.

Мы оба, мы оба.

Люблю тебя до гроба…»

Мы снова боднули байдарку. В конце концов Жан-Ми сам спускает парус и бросает якорь, а я перегибаюсь через борт, чтобы оказать помощь потерпевшей, девушке со светлыми, перехваченными обручем волосами. Она честит меня на все корки.

— Жак, ты что, не видишь, сколько времени?! Сегодня вторник. Сейчас привезут товар от Жотюля, займись мадемуазель Туссен — ты обещал ей разобраться с трактором! Ох, все та же музыка!

Фабьена рывком выключает радиобудильник и выскакивает из трейлера. Тишина — какое счастье! Может, возымела действие моя молитва, чтобы кто-нибудь выключил музыку, и поэтому ворвалась Фабьена? Как бы то ни было, мадемуазель Туссен не должна ждать, и если через пять минут я не выйду, жена придет меня трясти. Остается ждать развития событий. Умереть в день поставок — это вполне в моем духе. Ладно, иду… Вот только побуду еще чуть-чуть на озере, все равно это ничего не изменит… Как настоящий спасатель прыгаю в волны, выуживаю наглотавшуюся воды Фабьену, подсаживаю ее на борт парусника. И только теперь оживает ощущение ее груди под моими ладонями. Нечего сказать — самое время загореться желанием к этой спортсменке, красавице из какого-нибудь фьорда, с бирюзово-синими, как у северной лайки, глазами. Никогда еще ни одна девушка так не поражала меня внешностью, а я даже не спросил, как ее зовут. Мы едва успели обменяться несколькими словами: «Вы что, совсем идиоты, где у вас глаза?!» — «А сами почему не свернули — при таком ветре веслами управлять легче». — «Как теперь догнать мою байдарку?» — «Подождите немножко, свернем наконец парус и пойдем на моторе». Да еще на прощание она бросила: «Все-таки спасибо. В другой раз будьте осторожнее». А потом влезла в байдарку и поплыла, ритмично взмахивая веслами. Восхищенный Жан-Ми тут же набросился на меня: «Что ты за кретин! Такая классная девочка, а ты — ноль эмоций! Так никогда и не отлипнешь от Анжелики — уже две недели, может, хватит? Теперь моя очередь».