Алексей Кирносов - Простое море

Его вывезли на тропинку. Только тут Абрам поднялся на ноги и стал, втянув голову в плечи и глядя себе под ноги.

— Эх ты, голова два уха, — сказал боцман и взял у него фонарь. — Если заболеете — головы поотрываю! — рыкнул на матросов Ваня Хлебов...

«Градус» снялся с якоря и пошел к Седлецкому острову. Этот остров был довольно велик. На нем имелся настоящий лес, а с южной стороны острова была небольшая, но глубокая гавань со стареньким деревянным пирсом, размером ровно в половину «Градуса». На этот пирс выгрузили дрова и продукты. Гаврилов не разрешал рубить лес на острове и предпочитал завозить туда готовые дрова. За время выгрузки он успел сходить на остров, проведать своих маячников.

Ломакин и Блюменфельд в работе не участвовали. Они лежали в койках, отогревались, переглядывались и смеялись над теми, кто считал их больными, — уж очень это было смешно: два самых здоровенных матроса лежат и болеют... В кубрик несколько раз заходил доктор. Тот и другой делали скучные физиономии, а Илларион Кириллович озабоченно щупал им лбы и вежливо просил показать горло. Со лбами было все в порядке. Горла тоже не вызывали опасения, и доктор уходил довольный.

— Абрам, а ты своей Маруське письма пишешь? — спросил Ломакин, когда ему до чертиков надоело читать старые «Огоньки».

— Нет, — ответил Абрам. — А чего писать?

— Написал бы, как мы плаваем, как купаемся, — Васька захихикал. — Она бы тебя больше уважать стала.

— Я же ее увижу, когда придем. Могу и так рассказать.

— Одно дело рассказать, — многозначительно промолвил Васька, — а другое дело, когда она это по почте получит. Если бы у меня девчонка была — я бы обязательно ей письма писал... Знаешь, а Писаренко своей девчонке такие письма сочиняет — задавиться можно! Он мне одно показывал. Врет напропалую: будто мы и за границу ходим, и во льдах плаваем, и в тропиках... А про себя сочинил, что он боцманом работает. Давай твоей Маруське напишем что-нибудь такое. А из Масельска пошлем.

— Ну, давай, — нехотя согласился Абрам. — Только я не умею.

— Это неважно! — сказал Васька.

Он встал с койки, вырвал из тетрадки Черемухина двойной лист линованной бумаги, взял перо и снова забрался под одеяло.

— Ну, как начнем?

— А как надо? — спросил Абрам.

— Начнем так: «Привет с Атлантического океана!»

— Мы же не в океане, — возразил Абрам.

— Ничего! Море — часть океана. Ты что, не знаешь? Пишем дальше: «Уважаемая Маруся, с приветом к Вам Ваш знакомый... » Как она тебя называет?

— Так и называет: Абрам. Иногда — Абраша... — сознался Абрам и густо покраснел.

— «...Абрам. Я сейчас нахожусь в далеком и тяжелом плавании. Наше судно закрывает навигацию по всем гаваням и рейдам...»

Васькино перо бойко бегало по бумаге. Абрам только диву давался, как это у него лихо получается. Он приподнялся на локте и глядел на кончик пера, как завороженный. Но издали разобрать что-либо было невозможно: почерк у Васьки был все-таки корявый...

Наконец Васька кончил писать, подул на страницу и завинтил перо.

— Слушай, как получилось, — сказал он Абраму и стал читать:

«Привет с Атлантического океана!

Уважаемая Маруся, с приветом к Вам Ваш знакомый Абрам. Я сейчас нахожусь в далеком и тяжелом плавании. Наше судно закрывает навигацию по всем гаваням и рейдам Атлантического океана и прибрежных морей. Вашему сухопутному уму трудно представить себе, какая это огромная и тяжелая работа. Нас преследуют штормы и бури, снега и льды. Громадные океанские валы то и дело заливают палубу. Но я не буду пытаться вызвать в вашем нежном девичьем сердце жалость ко мне описанием трудностей и лишений на нашем пути. Наша доля трудна, но мы сами себе ее выбрали и не повернем назад, что бы нам ни грозило. Как поется в нашей морской песне:

Не знаю, злая или добрая звезда привела меня к Вам. Это покажет будущее, то есть как Вы будете ко мне относиться. Я часто вспоминаю про Вас, особенно когда стою за штурвалом. Огни встречных судов напоминают мне Ваши глаза и горячие взгляды. Для меня ли светят эти глаза сейчас? Вспыхивает ли в них хоть искра воспоминания обо мне в настоящую минуту?

Сегодня нам сбросили с самолета почту от родных и близких друзей. Мешок упал в воду, потому что летчик промахнулся — очень большие были волны. Я подумал, что в этом прорезиненном хлорвиниловом мешке есть весточка от Вас, и, не раздумывая, бросился в воду. Доплыв до мешка, я схватил его и не давал ему утонуть, пока не подошла моторная шлюпка с нашего корабля. Но увы — от Вас весточки не было. Не думайте, что я стал очень переживать. Моряки не так уж слабонервны. Они сжимают зубы, и ничто не в силах вырвать из их глаз скупую слезу.

Скоро мы вернемся домой. Постараюсь передать это письмо со встречным пароходом. Он опустит его в первом советском порту. А сейчас на море закат солнца, и по воде расплылись все гаммы красок. Мне хочется мечтать и думать о Вас. Но мне пора на вахту. Еще раз с атлантическим приветом к Вам Ваш знакомый и всегда помнящий Вас

Абрам».

— Ну как? — спросил Васька, смахнув с правого глаза «скупую слезу».

— Как в книжке! — сказал восхищенный Абрам. — Только ведь это не про нас. Такое письмо нельзя посылать. Это все вранье.

— Ну и пусть! — воскликнул Васька Ломакин. — Зато красиво. Знаешь, как она тебя потом уважать будет? Она ведь не узнает...

— Нельзя, — замотал головой Абрам. — Мне стыдно. Она спросит, как и что, а я соврать не смогу...

— Ерунда, — изрек Васька. — Я бы своей девчонке, если бы она у меня была, точно такое же письмо написал.

Васька порылся на полке над койкой, добыл оттуда конверт, сунул в него письмо, заклеил и потребовал у Абрама Марусин адрес. Абрам по слабости характера дал адрес, и Васька печатными буквами вывел его на конверте.

— В Масельске бросим в ящик, — сказал Васька и сунул письмо под матрац.

«Градус» осторожно, кормой вперед вылез из Седлецкой гавани, развернулся и пошел к Бардинскому маяку. Наступила ночь. Черемухин и Витька Писаренко вернулись в кубрик и, немного поговорив с «больными» и сообщив им новости, улеглись спать. Спал и Васька Ломакин. Один Абрам лежал с открытыми глазами и воображал, что будет, если Маруся получит письмо, а потом узнает, что все это — вранье... От этих мыслей ему становилось худо. Абрам не выдержал и осторожненько встал с койки. Держась рукой за готовое выскочить из груди сердце, Абрам на цыпочках подошел к Васькиной койке. Сдерживая дыхание, он стал шарить под матрацем. Наконец он нащупал угол конверта. Васька храпел и ничего не слышал. Абрам выдернул конверт, сунул ноги в ботинки и вышел из кубрика. Он поднялся на палубу, разорвал письмо на мелкие клочки и выбросил их за борт. Белые лепестки улетели в темноту.