Серж Резвани - Загадка

— Надеюсь сделать это, как только вы оставите меня одного.

— Что вы думаете о нашем литературоведе? — спрашивает Следователь у Поэта-Криминолога по пути к порту.

— Он вас тоже беспокоит? Довольно странный тип. То, как он рассказывал о Лоте Най, меня озадачило. А его недомолвки по поводу Франца, о котором он так ничего и не рассказал, вызывают у меня подозрения.

— Да? Какие подозрения?

— Боюсь, что это доставляет ему удовольствие.

— Не понимаю. О каком удовольствии вы говорите?

— О том, которое испытываешь, когда берешь власть в свои руки. Поскольку мы слушаем его, ловя каждое слово, то он начинает этим пользоваться. Он постоянно играет на нашем любопытстве. Кроме того, я уверен, что у него есть своя теория. И ему доставляет удовольствие держать нас все время в напряжении. Например, то, что он ничего не рассказывает о Франце, кажется немного…

— Вот именно.

— И он ничего не рассказывает о Розе и Курте.

— Я тоже это заметил!

— И вы ничего ему не сказали?

— Я хотел посмотреть, что будет дальше.

— Но дальше ничего не произошло.

— Да, вы правы.

— Он словно специально хранит молчание, как в случае с Францем и другими, чтобы затем выдать что-то неожиданное. И я начинаю подозревать, что он метит в детей Найя, которые якобы решили покончить раз и навсегда со всей своей семьей… и с собой тоже.

— Но какой у них был мотив?

— Вы прекрасно знаете, что в криминологии никогда не нужно искать мотив. Кто-то кого-то убивает. И только после этого раскрывают причину убийства. В случае с самоубийствами все намного сложнее. Некоторые выжившие самоубийцы на вопрос «Зачем вы это сделали?» не могут ответить ничего вразумительного или указывают на заведомо ложную причину. Давайте присядем на скамейку, чтобы полюбоваться морем. Я хочу признаться в ужасной вещи, которая без конца меня мучит: единственное убийство, которое я понимаю…

— Прошу вас, не продолжайте. Я уже давно чувствую, что за вашим якобы хорошим настроением скрывается глубокое отчаяние.

— Я на пределе, — признается Поэт-Криминолог, не сводя глаз с водной поверхности. — Моя жена демонстрирует такое спокойствие, что мне кажется, будто она ждет от меня какой-то бури… убийства, чтобы всё это наконец-то закончилось. Мы ничего не можем поделать! Мы ничего не говорим. Сейчас я пойду домой. Знаете ли вы, что происходит у меня, у нас… у них, если говорить, глядя со стороны. Сколько лет я мучусь вопросом: неужели все это происходит с нами, со мной? Что такого мы сделали, за что нам послано подобное наказание? Он хнычет целыми днями и прижимает к груди старый тапок. Я знаю, что это не слишком эстетично — старый тапок. Мы пытались дать ему плюшевую зверюшку, но он плакал и плакал, и мы отдали ему тапок. «В тот день, когда ваш ребенок не захочет больше играть со своей игрушкой, в тот день, когда она станет ему безразлична, — сказал врач, — это значит, что он…» О, простите! Не нужно слов, давайте просто смотреть на море. Какой хаос в нем творится! Загадки повсюду! Найду ли я в себе смелость? Одно сплошное страдание, а какие ужасные страдания нам еще предстоит пережить, и как найти смелость? Вот целый субконтинент, который находится вне поля зрения криминологии. Ни преступления, ни убийства. Иногда я мечтаю уснуть его сном — тихо, безболезненно. Кого будет волновать исчезновение троих человек? Уйти мирно, тихо, без шума — понимаете? Но как? Видите ли — нет, не говорите ничего! — видите ли, если бы не это расследование, которое меня отвлекает и даже забавляет, может быть, мы — я, мои жена и ребенок — уже бы тихо ушли. Но есть такая вещь, как любопытство. Любопытство держит меня. Загадка держит меня. Наверное, вы думаете: нет никакой связи между старым тапком и загадкой «Урана». Так вот, вы ошибаетесь! Пока есть надежда узнать — что, как и почему? — я буду здесь, рядом с вами, упиваясь рассказами Литературоведа. Да, любопытство! Как у того султана, чье любопытство разжигали сказками каждую ночь. Может, и нас перед лицом хаоса поддерживают сказки?

— В том состоянии, в котором вы находитесь, я не советую вам возвращаться домой прямо сейчас. Вернитесь лучше к Литературоведу и попросите продолжить чтение рукописей детей Найя. И пусть не увиливает! Это мой приказ.

— Я позволил себе смелость снова зайти к вам, — говорит Поэт-Криминолог, входя в комнату. — Когда мы спускались к порту, наш друг Следователь сказал, что очень обеспокоен тем, с каким хладнокровием вы в буквальном смысле расшифровываете рукописи. «Я не против, чтобы он изучал их с целью написать в будущем опровержение к собственному исследованию, но только в будущем, а не сейчас! В будущем! А сейчас он должен думать о том, как разгадать эту загадку!» Как поэт я с ним не согласен, поскольку считаю, что тайна вовсе не обязательно должна быть раскрыта, но как криминолог я выступаю в роли его глашатая. «Я нахожу абсурдной и просто глупой историю Сфинкса, удовольствовавшегося ответом Эдипа, — сказал я ему. — Эдип хранил молчание, и поэтому Сфинкс его пощадил. Идиотский ответ, который ему приписывают, — это всего лишь выдумка какого-то писаки, вообразившего, что таким образом Эдип проявил свое остроумие, хотя я считаю загадку о трех возрастах мужчины совершенно дурацкой». Я не утомил вас своими парадоксами? Я их просто обожаю, а что касается загадки «Урана», то, клянусь, мы ее разрешим, хотя как поэту мне этого не хотелось бы. И поэтому я вас умоляю не торопиться. Вспомните о султане, вспомните мою сбивчивую исповедь и поймите, что каждое ваше слово по поводу семейства Найев отвлекает меня, помогает держаться, держать себя в руках. Я вам еще не говорил, но он теперь целыми сутками прижимает к груди старый тапок! Хнычет и плачет, если мы хотим его отнять. Если бы он так не цеплялся за этот старый тапок, я бы решил, что он уже ничего не понимает. Каждое ваше слово по поводу Найев необходимо мне так же, как ему старый тапок. Что бы мы делали без этих старых тапок, которыми являются слова? Только не просите меня, чтобы я успокоился. Я спокоен! Спокоен! Посмотрите! Я само спокойствие! Очень-очень спокоен! Более спокоен, чем само море! Успокойте меня, скажите, что не сердитесь за мою выходку. Еще минуту — и я ретируюсь. Меня ждут. Меня очень ждут.

— Но вы мне нисколько не мешаете, — успокаивает его Литературовед. — Наоборот, я очень…

— Нет! Я ни за что не поверю, что вы рады видеть меня через пять минут после того, как мы расстались!

— Видите этот блокнот? — спрашивает Литературовед. — Здесь собраны мои первые заметки по поводу всех этих рукописей. Когда я их перечитываю, то говорю себе: «Ты не можешь оставаться с этим наедине! Ты должен об этом с кем-то поговорить, иначе эта словесная масса раздавит тебя и ты сойдешь с ума». И я очень пожалел, что попросил вас оставить меня одного, напротив, я должен был вас задержать.