Яшар Кемаль - Разбойник

В Бирги и Одемише его встречало все население, включая стариков и малых детей. Из самых дальних селений съехались крестьяне, юрюки спустились с гор. И все ради него. Только чтобы его повидать.

Теперь оставалось побывать в Енипазаре, гнездовье смелых людей, йигитов. Сюда он часто заезжал, будучи разбойником. Многих здешних девушек одарил приданым, многих бедняков спас от голодной смерти. Уж тут-то его примут лучше, чем где бы то ни было. Уж тут-то порадуются: приехал наш эфе!

Они уже около Енипазара, но никто их не встречает, никто не приветствует громкими криками. В самом городе — беспокойство, тревога, сумятица. Чакырджалы в полном недоумении. Дело разъяснилось лишь впоследствии.

Оказалось, что какой-то пастух видел их по дороге и, добравшись кратчайшим горным путем до города, предупредил всех его обитателей:

— Едет Чакырджалы. Берегитесь. Сдается мне, он замыслил что-то недоброе.

Горожане поверили, всполошились. Если эфе среди бела дня въезжает на коне в касаба, и впрямь добра ждать не приходится! Все собрались на площади перед жандармским участком. Увидев, однако, что жандармы отнюдь не собираются их защищать, а думают лишь о спасении собственных шкур, горожане разбежались по домам, заперлись на засовы. И жандармы забаррикадировались в своем участке. Позднее выяснилось, что измирское управление забыло их предупредить о помиловании разбойника.

— Хаджи! Что это? Все померли, что ли?

— Не понимаю, в чем дело.

Остановились на центральной площади. И тут никого нет. Только, обнюхивая землю, бродят несколько собак да какая-то кошка сидит на дувале, собирается спрыгнуть в сад.

— Что случилось, Хаджи?

— Ума не приложу.

— Поехали в жандармский участок.

Чобан Мехмед соскочил с коня, постучался. Никакого ответа. Подождали-подождали, поехали дальше.

Дверь правительственного дома тоже была заперта. И никто не открыл на стук.

Чакырджалы забеспокоился, даже слегка оробел. Статочное ли дело — ни одной души во всем городе!

Объездили еще несколько улиц. И нигде никого!

— Скажи-ка мне, Хаджи… — начал было Чакырджалы, но тут же осекся.

— Что сказать, мой эфе?

Чакырджалы ничего не ответил. Некоторое время раздумывал, потом поднял голову:

— Ну что, поехали, Хаджи?

— Поехали. Хотелось бы мне знать, что все это значит.

Тут на другом конце улицы показался один из их друзей и пособников — Мустафа Али.

Посуровевшее лицо эфе сразу просияло.

— А ну-ка иди сюда, Мустафа Али, — закричал он, — объясни нам, в чем дело, куда подевались все люди.

Мустафа стоял бледный как смерть и ничего не отвечал. Даже не поздоровался.

— Что с тобой, Мустафа? Ты болен?

— Нет.

— В чем же дело?

— Прошел…

— Да говори же, черноверец!

— Прошел…

— Говори же!

— Прошел слух, что ты едешь сюда с недобрыми намерениями. Вот все и попрятались.

— Где же?

— Кто у себя дома, а кто и бежал из города.

— А ты?

— Мы, чиновники, сидели у себя в канцелярии.

— А где жандармы?

— В своем участке.

Эти слова доставили эфе большое удовольствие.

— Слышишь, Хаджи, какого страху мы на них нагнали?

Хаджи молча посмеивался.

— Поди скажи жандармам, Мустафа, что мы приехали как гости. Так ли принимают гостей?

Мустафа Али отправился в участок. Как раз в это время был получен ответ на запрос о Чакырджалы. Жандармы, чиновники, народ — все в один миг высыпали на улицы. Сильный испуг сменился столь же сильной радостью.

Ночь Чакырджалы провел в этом городе, а наутро выехал к себе в деревню.

Вот так Чакырджалы сумел не только прославиться и отомстить за вероломно убитого отца, но и свалить с плеч не любимое им занятие — разбойничество. Мало того, он еще стал кырсердаром его величества падишаха и сохранил весь свой отряд, который был готов идти за него в огонь и в воду.

Чакырджалы был человек умный, чуждый кичливости и спеси. И, спустясь на равнину, жил как рядовой гражданин. От других жителей деревни его отличала только привычка ежедневно упражняться в стрельбе. Меткости он добился поразительной — с первого выстрела попадал в любую, самую крохотную цель, лишь бы глаз видел. У него не было ни малейшего желания возвращаться в горы. Но он знал, что обстоятельства могут оказаться сильнее его. А эфе, разучившийся своему ремеслу, — легкая добыча для жандармов.

Эфе разбил садик перед своим домом. Женился на достойнейшей из женщин — Ыраз. «Ей бы разбойницей быть, такая она смелая, — говорили о ней крестьяне. — Самая подходящая жена для Чакырджалы». Ыраз и вправду была мужественная женщина. И очень трудолюбивая: обрабатывала сад и баштан, хлопотала по дому, всякая работа спорилась у нее в руках. Своего эфе она очень любила, прямо, можно сказать, дрожала над ним.

Хотя Чакырджалы не хотел ни во что вмешиваться, его не оставляли в покое. Каждый день его осаждали жалобщики. И начиналось!.. Такой-то ага забрал у меня поле… Он не отдает за меня дочь, потому что я бедняк… Жандармы сделали то-то и то-то… Я человек бедный, несчастный, а этот негодяй убил моего сына. Без всякого повода, просто так…

Какое-то время Чакырджалы удавалось держаться в стороне. Но это стоило ему больших усилий. К тому же его с таким трудом завоеванная слава стала терпеть урон.

— Или ты уже не эфе? Или не наш? — возмущались люди. — Настоящий эфе, где бы он ни был, в горах ли, на равнине, всегда борется против притеснений и несправедливости. А ты…

Особенно сильно задели Чакырджалы слова одной женщины.

— Я, эфе, одинокая вдова, — сказала она. — Был у меня сын, один-единственный, и тот поехал в Йемен, не вернулся. Поле у меня оттягал деревенский староста Лысый Халиль. Моя невестка и внуки сидят голодные. Пробовала я жаловаться правительству. Целыми днями обивала пороги. Руки целовала, ноги целовала чиновникам. Поле принадлежит сироткам, говорила. Отец их сложил голову в йеменской пустыне, за ваше дело сражался, говорила. Камень бы разжалобился — правительство не разжалобилось. Все мои хлопоты — впустую. Где мне тягаться с Лысым Халилем? У него сила, деньги, всех покупает. А прошу-то я всего горсть земли да ломоть хлеба. Помоги нам, эфе, горе горькое терпим. Если уж и ты не поможешь, одно мне останется: камень на шею — и в воду. Ведь это твой святой долг, эфе, — отстаивать права бедных. Так уж испокон веков заведено. Завтра приведу тебе сироток, корми их сам. Правительство делает свое дело, эфе должен делать свое. Не тот истинный разбойник, кто берет в руки «мартин», убивает людей. Верни нам нашу землю, эфе. Или спаси нас от голодной смерти. Раз уж ты эфе, то и поступай по обычаям эфе. А не то повяжи себе на голову женский платок, тогда и спросу с тебя не будет.

Делать нечего, пришлось Чакырджалы отобрать у старосты землю бедной вдовицы.