Сергей Самсонов - Железная кость

— Ничего совмещать ты не будешь, — еле он пересилился, чтоб рывком не влепить ее легкую, тонкокостную тяжесть в себя на глазах у торчащих под окном дубаков, на слуху у стоящего за стеной контролера. — Заявление сегодня, сегодня напишешь, что ты больше не можешь… вот как раз совмещать, у тебя к заключенному отношение личное. А потом подадим заявление… в загс! Просим нам разрешить сочетаться. Убирайся отсюда, исчезни! Не могу на тебя я здесь больше смотреть! Ты меня поняла? Если мы с тобой им заявление про наше полыхнувшее чувство, никаких уж претензий к тебе не возникнет… сейчас.

— Ну а кто тогда здесь… заниматься твоими болячками будет?! — выедала глазами: кто же будет тогда сторожить твой подкоп, запускать в эту клетку твоих землероек? кто тебя самого, когда надо, положит на «крест»? — Ты ж больной, ты забыл? Я одна тут такой специалист!

— Ты про это забудь, специалист! Ты меня уже вылечила! Пригласят мне другого врача! Без тебя, знаешь, тоже обо мне тут заботятся граждане Хлябин со Жбановым — сразу скорую помощь и постельный режим, если что, ты не бойся. — Пластался на кушетке, полуголый, выдерживая обескровленные, стерильные ее прикосновения, те, которые им дозволялись в неволе, и не те, что хотел от нее, — вот телесный предел несвободы, проходящий по коже, кастрирующий… Или как называются полные инвалиды любви? Он, Угланов, ползет, они оба бегут и за этим — возвратить свое тело себе. — Я ж тебе говорил уже, ну! Скоро про отношения наши напишут в газетах! — Столько времени вместе нельзя им — толкнулся с кушетки и нагнулся висок к виску к ней: — Все загубишь — останешься. Надо с нюха их сбить. Нет на зоне тебя — мне вот это больничное все ни к чему. То — уже все готово, готово. — И для всех закричал, кто мог слышать: — Жди меня теперь с фронта, из зоны, в шоколаде, жена. Пусть все видят, чего?! Поживи наконец для себя!

— Убираюсь, исчезла, — словно из-за стены простонала от смеха она, глядя так, словно им напоследок торопилась нажраться, и качнулась так, словно потеряла в себе что-то важное и одной теперь не устоять, — припадет, показалось, сейчас к нему, вцепится, словно перед распахнутой пастью теплушки, переполненной пушечным мясом, но и здесь пересилилась и толкнула наружу, от себя отрывая Угланова, дверь.

Он шагнул на свободу, на условно-досрочное освобождение от ее ненасытно выедающих глаз, от лица — и уперся в сидящего прямо напротив двери терпеливого Хлябина: словно в каждом дежурном он мог воплотиться, размножаться, как в «Матрице», тварь, открывая портал там, где надо ему, проявляясь с Углановым рядом цветной голограммой тогда, когда хочет… И лупился, паскуда, на них со своей звероводческой изучающей лаской, улыбаясь Угланову, как охотник матерому зверю, и Стасе — как детенышу нерпы, перед тем как ударить промеж глазок багром.

— Начинаем подглядывать в замочную скважину? — презирая себя за приметный вздрог от неожиданности, перебарывая омерзение, бросил ублюдку.

— Значит, вот что хочу вам сказать, заключенный… — Подымаемый силой присяги, Хлябин скомкал лицо в выражение служебной жестокости: есть порядок, режим, долго он закрывал на «все это» глаза… — И у вас, Станислава Александровна, лично спросить: чем таким у нас снова заболел заключенный Угланов? Может, я что-то не понимаю, но, по-моему, вы тут не личный пока еще врач господина, чтобы им заниматься так плотно. Я уже не могу как начальник безопасности дальше молчать: возникают вообще-то, согласитесь со мной, подозрения. Понимаю, живой человек, одинокая женщина, — тварь! — очень вас уважаю как сотрудника, специалиста. Но у нас здесь режимный объект, и санчасть суть такой же объект и не место, чтобы тут проявлять свои личные… Вы сегодня в рабочее время чаи распиваете с гражданином Углановым у себя в кабинете, а завтра? Вы из личных симпатий какие нарушения здоровья у него обнаружите? Чтоб устроить ему здесь, в санчасти, курорт? Доверять мы уже вам не можем. Нет, ну если действительно у Артемлеонидыча что-то серьезное, дайте нам официальную справку, докладную на имя начальника ИТК и так далее. Примем меры, пойдем вам навстречу, вообще, надо будет, рассмотрим вопрос перевода в специальное медицинское учреждение, если здесь невозможно помочь человеку, — ткнул расчетливо в предполагаемый нарыв и вгляделся в Угланова, проверяя: попал — в средостение смысла?

Надо было Угланову дернуться, задрожать напоказ, дав увидеть ублюдку смятение, потащив вот по этой дорожке в пустое, только он не умел что-то делать с лицом, разве, наоборот, каменеть и не вздрагивать ни от чего, как за покером.

— Ну-ка фу, Хлябин, все, уезжает от нас Станислава. Сделал я предложение ей.

Оставалось лишь за руку взять ее с «благословите», и услышал, как расхохоталась с неподвижным лицом и сведенными челюстями она, смех потек изнутри, продирая, и силится Стася удержать, удержать в себе эту сухую, колючую воду: сделал ей предложение того, что не может ей принадлежать, и разъедутся из-под венца, из пропахшего зоной, холодильного загса, немедленно в разные стороны, так и не прикоснувшись друг к другу, не сцепившись в одно чем-то большим, чем стерильные щупальца, руки в перчатках, ликвидаторы словно Чернобыля, космонавты в незримых скафандрах, инопланетяне, так и будут глядеть друг на друга из плена, из своих мягких тюрем, переполненных кровью: он когда-то вот думал, что «ни дать ни взять» — это про бабьи колготки, оказалось — про зону: отдала ему все, что возможно воздушным путем, ну а он вообще залезал все вот это ползучее время в долги перед ней и совсем неизвестно, отдаст ли.

Ну а Хлябин не дрогнул — предвидел: что в железном Угланове заскребется утробная жалость к бельку, слабой, маленькой, нищей, обнесчастенной бабе, кровь наполнится криком «что ж ты делаешь с ней?» — или просто Угланов, окажись целиком он железным, увидит, что вот эта дорожка ему перекрыта: продолжай он движение это — перебьет ему Хлябин хребет… И поэтому только:

— Ну что же? Поздравляю, Артем Леонидович.

В «белом доме» Ишима рты и двери заклинило взрывом: хряк с глазами копченого омуля, Жбанов, онемел в своем кресле: как все это вообще называется? эта степень свободы подонка и вора? Что ни день, то все новое «я хочу, дайте мне»… Жениться захотел, играй его гормон! И чего, мы и это ему на подносе, золотые, блин, кольца, когда ясно сказано: он сидеть здесь на общих(!) основаниях должен! Да в штрафной изолятор его за сношения с сотрудником! Вощиловой — служебную проверку по факту нарушения служебной дисциплины! Возбудить уголовное дело! Это надо еще разобраться, чем его эта Дуся снабжала!

— Да ну брось, Николаич, — загнусил примирительно Хлябин и взглядывал со значением «ладно, пусть живет» на Угланова: «отпускаю ее, оцени», «в этом раунде пусть у нас будет с тобой нулевая ничья, без взаимных ненужных утомительных кровопусканий». — Если так-то, на общих основаниях взять, то имеют же право. Свои судьбы связать, если очень им хочется. С кем угодно гражданка России… — «Никогда вам не жить там, где выберешь ты», «будешь с ней, как Чугуев со своею, весь срок», «буду я говорить тебе, где и когда вам сношаться».