Антон Гопко - НОВАЯ КВАРТИРА

— Не знаю.

— Да что ты! Когда ты была маленькая, эта песня самая популярная была.

— Никогда не слышала этой дурацкой песни.

— Расскажи мне про свою Лизу. Как она поживает? Что у неё новенького?

Маруся лежала и думала: «Язык мой — враг мой». Всё лето она взахлёб рассказывала маме, какая Лиза замечательная, и теперь это самым идиотским образом оборачивалось против неё.

— Ничего новенького, всё старенькое. Прекрасно поживает… Слушай, мама, оставь меня в покое, спать очень хочется.

— Конечно, доченька, извини. Спи, солнышко. Спи, моя радость.

Ольга встала и направилась к двери. У Маруси было черным-черно на душе. Она не выдержала, не смогла дождаться, пока мама уйдёт, и злобно прошипела:

— Нет, я не понимаю, как так можно! Кто тебе разрешал лезть мне в душу?! Пришла тут, задаёт всякие вопросы… Откуда ты знаешь мою жизнь? — в Марусином голосе послышались истерические нотки. — Откуда ты знаешь, что мне приятно, а что нет?

— Доченька, да что с тобой! — испугалась Ольга. — Что же ты такая неспокойная. Что-нибудь у тебя стряслось? Что-нибудь случилось? Расскажи.

— Да! Так я тебе и расскажу! Как ты думаешь, я сюда приехала, чтобы рассказывать о неприятностях, или чтобы о них забыть? Я к вам приезжаю, чтобы отдохнуть, понимаешь, а ты мне покоя не даёшь, в душу лезешь! Всё! Уходи, уходи, я спать хочу!

Оставшись одна, она тут же разрыдалась — в подушку, чтобы никто не слышал. Затем включила свет, достала альбом с фотографией Лизы и очень долго смотрела на милое, доброжелательное лицо.

«Мерзавка! Тварь! — почти с наслаждением думала Маруся. — Из-за тебя я кричу на свою мамочку. На свою любимую… хорошую…» — Мысли Маруси путались, и она снова плакала.

Наконец, немного успокоившись, она спрятала альбом, выключила свет и опять попыталась заснуть. Но жгучий стыд не давал ей спать. Ей хотелось пойти разбудить родителей и, заливаясь слезами, долго просить у мамы прощения, хотя Маруся и знала, что та её за всё простила. Болезненно потея, с возбуждённо горящим лицом она тщетно ворочалась с боку на бок. Вконец измучившись, Маруся вытянулась на кровати, укрылась одеялом до шеи и, обливаясь презрением к самой себе, тихо, но внятно, пугаясь собственного голоса, прошептала:

— Тётя Тася, помоги!

После этого она действительно вскоре заснула. Но всю ночь её беспокоили кошмары.

Ложась спать, Ольга пожаловалась мужу, уже лежавшему на разложенном диване:

— Что-то Марусенька такая нервная, неуравновешенная домой приехала. Я вот думаю, уж не случилось ли у неё там чего.

Василий нахмурился:

— Глупости всё это. Оставь лучше девку в покое. Ты что, не видишь, устала она, переучилась. Вот немножко отдохнёт, наберётся сил, и у неё это пройдёт. Поверь моему слову. Я знаю, что говорю.

Ольга покачала головой.

— От выпивки тогда отказалась. Слушай, может, она там пьёт? Так, что здесь уже не может. Мне Светлана Андреевна говорила, что это самый верный признак: если человек отказывается, значит, пьющий.

— Ага! А если никогда не отказывается, то непьющий, так что ли? Наслушаешься своих подружек, а потом сама как скажешь что-нибудь. Оставь девчонку в покое. Вот увидишь — перебесится.

Ольга ничего на это не ответила и молча выключила свет.

— Надо будет мне завтра уже пойти, узнать ей насчёт обратного билета, — вздыхая, пробормотал Марусин папа.

— Конечно. Поезд проходящий, билетов может и не быть, надо брать сильно заранее, — нехотя согласилась мать.

Однако Василий оказался прав. Маруся понемногу успокаивалась, приходила в себя. Осознав однажды целительную силу несложной работы, она вся ушла в помощь родителям по дому.

Вставала теперь Маруся рано. Впрочем, как бы рано она ни встала, родители уже были на ногах. Марусю это удивляло, она каждое утро задавалась вопросом, во сколько же надо проснуться, что бы встать раньше их. До завтрака она шла в соседний магазин купить хлеба, а также молока, творога или сметаны — когда как. Выйти, только встав и умывшись, на утренний морозный воздух, пройтись пустынным двором по хорошо утоптанным тропинкам, когда снег, который скрипит под ботинками, почти такой же белый, как и тот, что вокруг — вот это было наслаждение! С каким отвращением вспоминала Маруся московскую слякоть!

Спать она ложилась тоже рано — сразу, как только возникало желание. Такой режим сна благотворно действовал на Марусины нервы и был намного более здоровым, чем тот образ жизни, который она вела в Москве, когда уже умираешь, как хочется спать, но всё равно сидишь и общаешься, напрасно чего-то ожидая, надеясь непонятно на что и боясь чего-нибудь пропустить.

Теперь каждый раз после еды она мыла посуду, кроме того она мыла полы и делала уборку. Благодаря её стараниям новая квартира становилась всё более обжитой, что происходило бы гораздо медленней, если б не она. К примеру, Маруся наконец повесила в одной из комнат шторы, которые до этого уже не известно сколько валялись в той же комнате на кровати.

С родителями ей было по-прежнему трудно. Они были всё так же надоедливы и бестолковы. Но постепенно Маруся привыкла и уже без раздражения разговаривала с ними, по-прежнему односложно отвечая на их расспросы и снисходительно улыбаясь про себя.

Однажды она заглянула в стоявшую в зале стенку и увиденное заставило её схватиться за голову. Столько ненужных вещей, которые и вещами-то назвать нельзя, она в жизни не видела. Коробки из-под конфет, которые уже сто лет как не выпускаются, пугающие своим архаичным оформлением, набитые всевозможными бумагами, среди которых были письма маме от её школьных подруг, инструкции и паспорта к давно сломавшимся и выброшенным приборам, в том числе к прежнему телевизору, и старые пожелтевшие рецепты — Марусе бросился в глаза лежавший сверху в одной из коробок рецепт на очки для двенадцатилетнего Сергея; пустые упаковки и пузырьки из-под лекарств, пластмассовые пяльцы, на которых никто никогда не вышивал, жестяная банка из-под леденцов монпансье, теперь в ней хранились квитанции за электроэнергию и газ, накопленные за всё время совместной жизни родителей Маруси — ещё со старой квартиры, книги в картонных обложках, никем не читанные, пахнущие пылью и одним своим видом нагонявшие смертельную тоску (лежавшая сверху называлась «Герои Смоленщины») и т. д. Во всех ящиках, на всех полочках хранилось что-нибудь подобное. Маруся ужаснулась:

«Господи боже мой, они весь этот хлам перевезли сюда со старой квартиры! Это ведь мусор, самый натуральный мусор!»

Но кухонный стол, в который она однажды заглянула, когда ей зачем-то понадобились спички, потряс её куда больше. Спичек она так и не нашла, хотя Ольга уверяла, что они там есть. Семь или восемь коробков, попавшиеся Марусе, были все пустые. Зато она обнаружила множество обрывков шпагата, сломанное топорище без топора (вообще непонятно, откуда взялось!) дырявую картонную коробку от старой мясорубки, на четверть заполненную сушёной травкой, давно потерявшей и запах, и цвет, и потому могшей с равной вероятностью быть как петрушкой, так и мятой, и многое, многое другое. Пустые полиэтиленовые пакеты из-под молока лежали в хронологическом порядке и занимали отдельный ящик. Увидев всё это, Маруся твёрдо решила при первой же возможности сделать уборку на кухне.