Гэри Шмидт - Беда

Санборн откусил от своего сэндвича еще кусок. Генри потыкал пальцем в свой – с копченой колбасой и зеленым салатом.

– Зачем так обобщать, Генри? Побереги свою нервную систему. Кроме того, я не сказал бы, что все это совсем уж ни к чему. Кстати, ты не знал, что жареная курица гораздо вкуснее копченой колбасы?

– По-твоему, если человек разбирается в миграциях морских черепах, то он достоин большего уважения?

– Если бы Льюис и Кларк не открыли того, что они открыли… Ну, не знаю, мы бы тогда все жили на восточном побережье.

А если бы Чосер не написал «Кентерберийские рассказы», на свете было бы одной хорошей книжкой меньше… и нечего корчить такую рожу. Ты знаешь, что она хорошая, – даже когда ее читает Делдерфилд. А если бы морские черепахи не мигрировали…

– Да. Тогда что?

– Тогда мир был бы беднее, а значит, и от миграций есть польза. Особенно для морских черепах. – Санборн доел сэндвич с жареной курицей и облизал испачканные майонезом пальцы.

– Особенно для черепах?

Санборн кивнул.

– Ага. Особенно для них.

– Знаешь что, Санборн? Ты уникум.

Санборн встал и широко распростер руки.

– Я подлинное чудо природы, – провозгласил он.

Генри запустил в него остатком своего сэндвича с колбасой, за что его обложил сначала сам Санборн, потом тренер Сантори, который был сильно не в духе – это объяснялось тем, что он сегодня дежурил по столовой, – а потом снова Санборн.

Когда он наконец добрался домой после тренировки по гребле – и после очередного выговора от безупречного рулевого Брэндона Шерингема, и после восьми кругов босиком, назначенных ему тренером Сантори за то, что он бросался едой в столовой, – зеленое море разошлось не на шутку. Генри привязал каяк еще выше – Чернуха кинула на волны только один взгляд и отказалась спуститься в бухту вместе с ним. Море так жадно лизало песок, будто задумало проглотить весь Кейп-Энн [8].

Весь остаток дня ветер крепчал и крепчал – он свирепо выл за стенами дома, и под его натиском содрогались старые дубовые балки, помнящие не один ураган. Чернуха свернулась на одеяле в тугой клубок и следила за окном широко раскрытыми глазами. Она поскуливала, когда ветер завывал особенно громко, и подняла голову, когда в стекло хлестнули первые струи дождя, такого сильного, что в комнате сразу стемнело, как будто уже наступила ночь – а может, она и впрямь уже наступила.

За ужином – Чернуха забилась под стол и сидела там съежившись – мать Генри решила не ездить к Франклину в больницу. Вместо этого они с Генри вышли посмотреть на шторм. Но к этому времени дождь сменился градом, который сек им лица, и разглядеть что-нибудь было трудно. Мать Генри посветила фонариком за черные утесы, и они увидели, что там, где раньше белел песок, теперь катятся волны. Неужто от их бухты ничего не осталось? Темнота, град и беснующийся ветер мешали понять, так это или нет.

Скоро они вернулись в дом. Чернуха ждала их на кухне с поджатым хвостом, а уши ее выглядели так, словно кто-то потянул их вниз и связал под подбородком. Она тявкнула, когда замигал свет, и тявкнула еще раз, когда он погас совсем.

Впервые на памяти Генри в их доме воцарился такой непроглядный мрак.

Он помог родителям найти свечи и зажечь их. Потом они окликнули Луизу, и в ответ она крикнула им сверху, что с ней все в порядке и пусть ее оставят в покое. Тогда они пошли и сели в северной гостиной. Дождь заливал окна, низвергаясь по ним сплошными каскадами. Вой ветра приходилось перекрикивать, а дом под напором воды сотрясался так, будто к ливню добавились еще и волны, перехлестывающие через береговые утесы.

Они стали играть в «скрэбл», хотя при свечах это было непросто. Вдобавок эту игру любили только мать Генри и Франклин: она – потому, что очень хорошо в нее играла, а он – потому, что мог язвить при каждом удобном случае.

– К-А-Т-А-С-Т-Р-О-Ф-А, – произнесла она по буквам, аккуратно выстраивая все фишки. – И с утроением.

Отец Генри вздохнул.

Чернуха заскулила.

Генри поднес одну из своих фишек к свече, чтобы разглядеть получше.

Вдруг все умолкло; потом ветер снова отчаянно взвыл снаружи и горестно застонал в трубах, будто заблудился там и не мог выбраться.

– Хватит на сегодня, – сказала мать и взяла из руки Генри фишку.

Генри захватил свечу и пошел наверх делать уроки. Чернуха потрусила за ним. В коридоре и даже на лестнице она то и дело забегала вперед и хлопалась пузом вверх, мешая Генри идти, так что в конце концов ему пришлось поставить свечу на полку с китайским фарфором и взять ее на руки. Он положил ее на одеяло – она тут же заскребла его всеми ногами разом в отчаянной попытке закопаться поглубже – и вернулся за свечой. Но едва он сел за стол, Чернуха соскочила с кровати и улеглась у его ног, которые он с удовольствием подсунул под ее теплое туловище.

Он принялся за уроки. Но мерцающая свеча вызвала из небытия множество новых теней – они толпились по углам и действовали ему на нервы, а разве можно решать алгебраические уравнения, когда тебе действуют на нервы, пусть даже слегка?

И особенно трудно решать алгебраические уравнения, если ты уверен, что пользы от них еще меньше, чем от пролога к «Кентерберийским рассказам» – который Генри должен был досконально изучить вплоть до слов «Теперь, когда я рассказал вам кратко, / Не соблюдая должного порядка, / Про их наряд и званье…» [9](не у каждого хватит духу на такое заявление, сказал Генри Чернухе, поскольку до этого Чосер уже написал несколько сотен строк и уж что-что, а краткость в его поэме и не ночевала).

Так что Генри попробовал позвонить Санборну – хоть задачки вместе одолеть, – но телефон тоже не работал.

Ослепительные молнии во все небо. Гром над морем, заглушающий даже грохот прибоя.

Генри отложил карандаш и выглянул во тьму, где бушевал всемирный потоп.

– Пойдем спать, что ли, – сказал он.

Чернуха выскочила из-под стола и запрыгнула обратно на одеяло. Покопалась в нем и плюхнулась на бок.

Генри разделся и задул свечу. Но прежде чем лечь в постель, он еще раз выглянул в окно, а потом подошел к застекленным дверям и всмотрелся сквозь них в темноту. Дождь лупил по каменному балкону, а дальше были только скалы и море.

Он взялся за дверную ручку.

Снова молния, на миг выбелившая стекло. Поскуливание испуганной Чернухи. Рык грома, такой оглушительный, что Генри почувствовал, как завибрировали половицы под его босыми ногами.

Он отпустил ручку. Поежился, залез в кровать и натянул на себя одеяло – вернее, ту его часть, которая не была занята Чернухой. И снова поежился.

Лежа в постели, Генри размышлял, что стало бы с чосеровскими паломниками, если бы по пути в Кентербери на них обрушилась такая буря. А как подействовали бы громы и молнии такой мощи на Льюиса и Кларка? Повернули бы они вспять, чтобы укрыться в Сент-Луисе [10]?