Гэри Шмидт - Беда

Этим вечером Генри отправился домой вместе с родителями. Его удивило, что мир остался практически тем же, каким был до его отъезда в больницу. Удивило, что он сидит в знакомой машине, едет по знакомым улицам, вылезает в гараже, переделанном из бывшей каретной, идет в дом через заднюю дверь, поднимается по лестнице, заходит в свою комнату. Как это может быть, чтобы изменилось все и при этом не изменилось ничего? Он открыл окно, и в лицо ему пахну́ло чистым, соленым морским воздухом. Он слышал, как волны накатывают на черные утесы в бухте, одна за другой. Встающая луна ярко посеребрила испод облаков, отделив их от черноты.

Генри лег на кровать и нечаянно заснул.

Ему снова приснились Ворота. Его брат шел впереди, все время впереди, поддергивая рюкзак на плечах. Он обернулся к Генри. «Я знал, что ты сможешь», – опять повторил он.

И Генри ужасно захотелось сказать ему что-нибудь. Хоть слово, чтобы он знал, как это здорово – быть на горе вместе с ним.

Что-нибудь такое прекрасное, чтобы они оба расплакались.

Но когда он открыл рот, оттуда вырвалось только: «Неопределенная мозговая активность». И тогда, еще во сне, Генри и вправду заплакал, а волны внизу всё разбивались и разбивались о черные каменные уступы под их домом.

Утром – какой это был день? среда? или он уже запутался? – так вот, утром Генри спустился вниз и нашел снаружи, перед дверью черного хода, вчерашнюю «Блайтбери кроникл», а рядом с ней – свежую, сегодняшнюю, которая еще не успела отсыреть. На первой странице вчерашней газеты была фотография Франклина, добытая в спешке тем самым пронырой-репортером, и Генри с невольным уважением подумал, что не всякий на его месте смог бы так быстро навести камеру на резкость и сделать снимок. Часть спины Генри на изображении закрывала аппарат за изголовьем кровати, а еще внизу был чей-то локоть – наверное, одного из полицейских. Однако все это не мешало видеть брата Генри. С этого угла не было заметно, что у Франклина нет руки, но заголовок – «Ученик из Лонгфелло теряет руку в дорожной аварии и ждет трепанации» – услужливо восполнял этот пробел.

Генри не стал читать статью.

Зато он прочитал статью во второй газете, потому что там фотография была другая. Ее взяли из ежегодного альбома выпускников, и с нее напряженно смотрело темноволосое, темноглазое лицо, обладатель которого, похоже, не привык появляться на людях в костюме и при галстуке, а потому не очень хорошо знал, как надо держаться в таких случаях.

«Чэй Чуан из Мертона – обвиняемый по делу Смита», – гласил заголовок.

Генри прочел всю статью и, дойдя до конца, обнаружил, что не запомнил ровным счетом ничего – кроме этого темноволосого, темноглазого лица. Тогда он перечитал ее снова. Чэй Чуан. Подготовительная школа имени Генри Уодсворта Лонгфелло. Родители – иммигранты из Камбоджи. Строительная фирма в Мертоне. Один брат. Возвращался домой после отгрузки кровельного шифера. Заснул за рулем. Не заметил бегущего трусцой однокашника.

«Нет, не трусцой», – прошептал Генри себе под нос. Потом выбросил обе газеты в мусорное ведро в гараже, пока отец с матерью их не увидели. На кухне он поджарил себе яичницу из трех яиц. Сделал тосты. Налил свежего апельсинового сока. И все это имело вкус консервированной кукурузы из больничного кафетерия.

В голове у него промелькнула смутная мысль о школе. Он не то чтобы твердо решил туда не ходить – сейчас у него вообще не хватало сил принимать какие бы то ни было решения. Но кто его туда отвезет? Он еще не видел Луизу после того, что случилось с Франклином, а родители до сих пор не встали. Так что он сложил грязную посуду в раковину и пошел в бухту, где пенистые гребешки маленьких волн, набегающих на пляж, были белыми, как молоко, почти такими же белыми, как небо на горизонте.

Он отвязал свой каяк от столбика с насечками для определения уровня прилива и вынул из его носовой части весло и спасательный жилет. Потом сбросил ботинки, закатал штаны, натянул жилет и вынес лодку на воду, где она закачалась на низких волнах. Залез в каяк, обмотал вокруг запястья весельную веревку и отплыл в молочно-белое море.

Генри толком не знал, куда отправится. Когда ему подарили каяк, он сразу же исследовал все побережье к северу от бухты, заглядывая в каждый крошечный заливчик. Позже он плавал и на юг – орудуя веслом, огибал лодочные причалы близ Манчестера и пробирался среди высоконосых яхт, а потом плыл вдоль частных пляжей под домами потомственной местной аристократии, к которой принадлежал и сам.

Но сегодня он быстро двинулся прямо в открытое море. Стояло раннее утро, и кто знал, как далеко он сможет уплыть? Он прогнал из головы все мысли, так что там осталась только неопределенная мозговая активность, похожая на легкую белую пену, и просто греб, чувствуя, как приятно и привычно напрягаются мышцы плеч. Он опускал весло в воду и толкал. Опускал и толкал. Опускал и толкал. Скоро он выйдет из прикрытия бухты на морской простор. Волны уже стали длинными и раскатистыми, и их белые гребешки чуть позеленели. Он вонзил весло в очередную волну, и его туманом окутали брызги.

Тогда-то он и услышал испуганный, полный отчаяния, тут же оборвавшийся визг.

Он повернул туда, откуда донесся этот звук, – в сторону мыса, который ограничивал бухту с севера и заканчивался крутым обрывом.

И снова услышал визг. В нем звучала паника. Безысходность. Дыхание океана почти заглушало его, но ошибиться было нельзя.

Вот опять!

И тут Генри увидел, что в море кто-то барахтается, вспенивая воду.

Он повернул каяк, направив его под более крутым углом к волнам. И сразу ощутил, с какой мощью они напирают на лодку, стараясь загнать ее обратно в бухту. Но он не менял курса, хотя волны уже перехлестывали за борт, и греб так, что брызги, поднятые носом лодки, летели прямо ему в лицо. Он знал, что если бросит грести, то сразу продрогнет: вода была еще по-весеннему холодна, особенно здесь, вдали от берега.

Он старался плыть как можно быстрее, потому что утопающий барахтался уже еле-еле, и Генри не знал почему: то ли он старается просто удержаться на поверхности, то ли вконец ослаб. Его голова едва выступала из воды и целиком скрывалась из виду почти под каждой волной. Было ясно, что скоро она исчезнет совсем.

– Держись! – крикнул он. – Я сейчас!

Голова пропала.

Генри заработал веслом изо всех сил.

Она показалась снова. И повернулась к нему.

Это была собака. С черной мордой. Увидев Генри, она тут же устремилась к нему отчаянными рывками, как будто думала, что можно бежать по воде, как посуху, – она выпрыгивала из волн чуть ли не целиком, потом падала обратно и снова выпрыгивала. Да еще пыталась визжать.