Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма

– Ты про клуб «Телема»? Я про него думал. – Сказанное упало в то самое загадочное затишье, какое иногда возникает в шумных людных местах, и Беньямин не увидел даже – почуял, – как поворачиваются головы. Глаза его скользнули в сторону, и он встретился взглядом с блондином – тот совал в карман свою книгу. Беньямин впервые заметил, что у этого человека до странного херувимское лицо – словно изваяние сошло с Чумного столба и, обретя жизнь, слегка повзрослело. На одной щеке у него был дуэльный Schmiss [32], и в Беньямине шевельнулась зависть. На девушек такой шрам небось всегда производит впечатление: знак личной отваги и удальства. На губах блондина играла улыбка; он кивнул и затянулся сигаретой, окружив себя облаком ароматного турецкого табака. Он так дружбу предлагает? Беньямин почувствовал, что его тянет к этому человеку, и все же что-то в глазах у того подсказывало, что он не задумываясь воткнет пламенеющий клинок в любого, кто встанет у него на пути.

– Цвет волос? – повторил Хуго.

– Что? – Беньямин глянул на него и смутился. – А, у нее… золотистый такой.

– В таком случае – может быть. Судя по всему, у этих, в «Телеме», очень особые требования. Иерусалимская печать там не в чести.

Что это значит, интересно? Беньямин попытался привести путаные мысли в порядок, но обстановка в кабаке вновь поменялась, и он заметил, что Хуго отвлекся. Вернее сказать – увлекся: журналист приступил к работе. Взгляд его сновал по залу, оценивал посетителей, задерживался на одном, соскакивал с другого, Хуго крутил головой, сосредоточиваясь на десятке разговоров, а то и больше. Лицо его в основном оставалось безучастным, хотя по временам губы дергались, а один раз он нахмурился.

Другие принялись пододвигать стулья и табуреты, теснясь поближе, с видом людей, обремененных тайнами, которыми предстоит поделиться. Как бы ни старался, Беньямин не мог разобрать ни слова, пока к ним не подошла женщина, сухая и чопорная, излучавшая благопристойность, наглухо застегнутая от шеи до начищенных ботинок. Осуждение всего здесь происходящего стянуло ей губы в тонкий рубец, как у рептилии. От приглашения выпить она отказалась с таким яростным отвращением, будто предложенная жидкость уже могла быть профильтрована сквозь чьи-нибудь почки. Глаза у нее обвело красным, они налились кровью от плача – а может, и от невыплаканных слез. Она еще туже стянула шаль на своей чахлой груди, глянув на зияющее декольте напудренной и надушенной женщины у очага, задравшей юбки, чтобы погреть ляжки.

Беньямину присутствие этой чопорной женщины показалось необъяснимым. Он смотрел, как ее бледные пальцы лихорадочно скручивают складку юбки в тугие узлы, как лицо у Хуго мрачнеет, а его сопливый мальчишка ловит каждое ее слово, тараща глаза и облизывая губы. Женщина меж тем волновалась все сильнее. Посреди рассказа она вдруг умолкла и закрыла лицо руками, словно не в силах продолжать. Успокоившись, она заговорила резче, отчетливее, и Беньямин уловил единственное слово: Хюммель. Эта фамилия не первую неделю донимала Гудрун: Юлиану Хюммель 22прозывали самой чудовищной и извращенной матерью Вены. Год назад она и ее муж Йозеф получили полицейское предупреждение за скверное обращение со своей четырехлетней дочерью. Прошел год – и дитя умерло. Газеты уже намекали на невообразимые жестокости и пренебрежение, но официальной причиной смерти было названо заражение крови, а намеренное убийство еще предстояло доказать. Улики уликами, но Гудрун желала, чтобы эту парочку высекли и повесили. Подумав, что отсюда можно утащить какую-нибудь скандальную подробность, Беньямин отодвинул стул подальше от шумных перебранок у очага.

– Они часто бросали Анну дома одну, – говорила женщина бескровными губами, – взаперти в грязном сарае без еды и воды. Через щели в двери я проталкивала ей хлеб и маленькие лепешки. Когда Юлиана меня поймала на этом – велела забить щели досками. Я видела, как она колотит дитя по рукам раскаленной кочергой и хохочет при этом. – Она посмотрела на свои руки и словно удивилась, что на них нет шрамов. – Ее привязывали нагишом к дереву, как собаку, и ставили плошечку с едой так, чтобы она не могла достать. В один морозный зимний день они с рассвета и дотемна держали ее стоймя в лохани с холодной водой. А когда били, заматывали ей голову тряпками, чтобы заглушить крики, – думали, мы не узнаем, что там происходит. – С лица женщины сошел последний румянец, она схватила Хуго за рукав. – Они хотели ее убить. Это не несчастный случай. Я каждый день ходила в полицию и говорила им, что Анну мучают голодом, истязают до смерти. Но меня никто не слушал. И сейчас не будут – я всего лишь жена садовника. А вы послушаете? Вы расскажете Вене, что на самом деле случилось?

Беньямин с трудом сглотнул. Либо женщина спятила, либо в темных переулках этого города творятся невообразимые ужасы. Хуго перехватил его взгляд.

– Геенна, – проговорил он тихо. – Ад. Шеол. Аид.

Беньямин кивнул. Ему хотелось выпить, но все кружки и стаканы опустели. Нет, ему хотелось убраться отсюда прочь. Не говоря больше ни слова, он встал и побрел к двери, заваливаясь на столы и спотыкаясь о стулья, а в спину ему летели проклятья и улюлюканье.

У самого выхода ему на плечо опустилась чья-та рука. Беньямин вырвался, крутнулся и вскинул кулаки. Размеры приставалы сводили на нет какие бы то ни было помыслы об успешной драке, но кулаки Беньямин все равно не опустил. В двух шагах позади здоровяка, укрытый его тенью, прятался тот же востролицый субъект с длинным носом. За пределами кабацкого света он походил на хорька, но стоило ему выступить вперед, как его влиятельность стала очевидна. Он махнул тощими пальцами на Беньяминовы сдвинутые кулаки.

– Вот это лишнее.

– Что вам надо? – спросил Беньямин, быстро трезвея. – Денег у меня нет.

– Судя по вашему состоянию, все, что у вас было, вы отольете в ближайшую канаву. – Востролицый приблизился настолько, что Беньямин учуял мятный запах в его дыхании, лишь слегка прикрывавший вонь жареной рыбы. Костлявый палец метнулся вперед и ткнул его в грудину. – С нехорошей компанией водитесь, Беньямин. Не подумайте, будто я не знаю, что у вас на уме. – Палец ткнул его еще раз. – Ваш жирный дружок-баламут воображает, что все знает, но я вам вот что скажу: что бы ни происходило в этом городе – я об этом слышу. Что бы ни происходило. Я пригляжу за вами, юноша. Идите домой, если не желаете трезветь за решеткой.

– Вы из полиции, – сказал Беньямин, лишь теперь восприняв серый мундир здоровяка, его бляху с гранатой на ней. – Но я ничего такого не сделал.

– Со свиньями якшаться – только замараться. Мой вам совет: держитесь подальше от Бессера и ему подобных.