Жорж Коншон - В конечном счете

Он протянул Марку руку.

— Бывают дни, когда меня охватывает уныние, — сказал он, — глубокое уныние.

Заседание возобновляется в 10 часов.

Председатель. Совет поздравляет вас, господин Морнан. Вы избраны единогласно. Никто не возражал против вашей кандидатуры. Я хочу, чтобы вы знали: ваши достоинства были всеми так высоко оценены, что вы оказались вне конкуренции.

Господин Морнан просит у совета разрешения сказать несколько слов, чтобы выразить свою благодарность.

(Общее одобрение.)

Господин Морнанблагодарит совет и в заключение выражает надежду, что покажет себя не слишком недостойным преемником господина Этьена.

Господин Ласко. Традиция нашего банка не требует, чтобы вы воздавали хвалу своему предшественнику.

(Улыбки.)

Председатель. Я должен вам сообщить, что мадемуазель Ламбер просит выслушать ее.

Господин Ласери. По какому поводу?

Председатель. Не имею понятия.

Господин Ласериполагает, что это совершенно излишне.

Господин Ласконе хотел бы, чтобы совет возвращался к тому делу, которое обсуждалось вчера.

Господин Оэттлипредостерегает совет против такой практики, когда по всякому поводу и без всякого повода выслушивают служащих.

Председательзаявляет, что ему одному принадлежит право решать такие вопросы.

Мадемуазель Ламбер приглашают в зал заседаний.

Мадемуазель Ламбервыражает желание внести некоторые поправки в свои показания.

(Сенсация.)

Господин Ласери. Неужели совет согласится на эту комедию? Сегодня нам говорят «белое», завтра — «черное». Комедия, да и только.

Председатель. Оставьте. Дайте ей говорить. Мне это интересно.

Господин Ласко. Вам, но не нам!

Господин Ласери. Я хотел бы знать, не причастен ли Льеже-Лебо к этому повороту на сто восемьдесят градусов.

Господин Льеже-Лебо. Уверяю вас, ни в коей мере.

Господин Эрекар. И я тоже.

Господин Ласери. Прекрасно, но если уж она будет говорить, я потребую, чтобы ее слова по крайней мере не заносились в протокол. Это диктует само благоразумие.

Совет единогласно при одном воздержавшемся (господине Брюннере) решает, что слова мадемуазель Ламбер не будут занесены в протокол.

........................................

........................................

Господин Ласери. Когда вам следовало верить, вчера или сегодня? Когда вы лгали, когда вы не лгали? Не знаю, какими чувствами вы руководствуетесь, но не думаю, чтобы они заслуживали уважения. Выходит, в вас нет ничего благородного, возвышенного, что могло бы вас удержать от лжи? Ведь если предположить, что сегодня в вас заговорила совесть, значит, хотя я и не могу этого допустить, вы солгали вчера. Как ни смотри — все ложь, ложь! Перед вами пожилые, серьезные люди, позвольте же вам сказать, что они не склонны отнестись к вам снисходительно. Они многое видели, но все же не ожидали ни такого позора, ни такого разочарования. И подумайте о том, что они могли бы составить себе очень дурное мнение о молодежи, если бы не противились побуждению судить о французской молодежи по вас. Вы не достойны французской молодежи!

(Горячие аплодисменты.)

Господин Эрекар. На что же она рассчитывала? На что она рассчитывала?

Председатель. Вы можете идти.

Господин Ласко. О нет! Нужно вынести ей взыскание. Мы требуем взыскания.

Председатель. Это моя секретарша. Она подчиняется только мне!

Господин Ласери. Пусть она подчиняется только вам, совет тем не менее имеет право сказать свое слово. Он был свидетелем поступка, по поводу которого хочет выразить свое негодование. Совет требует порицания, по меньшей мере порицания! Я предлагаю порицание.

Председатель. Оставьте меня в покое.

Господин Ласери. Ну, нет! Вы должны поставить на голосование мое предложение.

Совет единогласно при двух воздержавшихся (председатель и господин Брюннер) принимает решение занести порицание в формуляр мадемуазель Ламбер.

Совет, предоставив председателю вновь созвать его в надлежащее время, закрывает свое заседание в 10 часов 20 минут.

«Я отказываюсь от него. Вот он. Возьмите его обратно. Отнесите ему этот чек и скажите, что я не хочу его принять. Скажите ему, что я не нуждаюсь в его щедрости. Я хочу получить то, что мне причитается, и только то, что мне причитается, — трехмесячное жалованье за вычетом надбавок».

Вот что хотел бы сказать Марк. Вот что он должен был бы сказать. Он знал, что, если бы у него хватило на это воли, он вновь обрел бы душевное спокойствие и веру в себя. Но, положа руку на сердце, он не мог не признаться, что у него не хватает на это воли.

Если бы он это сказал, он имел бы право на понимающую улыбку Леньо-Ренге. Он оказался бы в числе действительно безупречных людей, людей высокой морали.

Но он не был человеком высокой морали. Он был человеком компромисса. Десять лет своей жизни он потратил на то, чтобы стать человеком компромисса. Десять лет своей жизни он потратил на то, чтобы подготовиться к мысли, что ему следует принять этот чек. Десять лет своей жизни он потратил на то, чтобы научиться не быть дураком.

Но хотя могло показаться, что он обманывался на свой счет, что он нисколько не сожалел о том, что не принадлежит к людям высокой морали, и принял эти деньги как чаевые, считая это вполне естественным, те, кто так думал, глубоко заблуждались. Марк всегда был даже слишком щепетилен во всем, что касается денег. Он то преуменьшал, то преувеличивал их значение, но никогда не смотрел на них просто. Это был прочный комплекс. Здесь играли роль primo, четырнадцать тысяч четыреста двадцать восемь франков, в растрате которых когда-то обвиняли его отца, secundo, тот факт, что с ранних пор деньги для него олицетворялись Женером и его окружением. Tertio, его отношения с Женером, которые всегда имели под собою денежную почву, всегда получали денежное выражение. Играли роль и менее ясные факторы. Однажды ему сообщили, что его вызовут в следственную комиссию, которая расследовала некоторые спекуляции. Он твердо решил ничего не скрывать, по крайней мере из того, что ему достоверно известно, и не его вина, что его так и не вызвали. Таким образом, он чуть было не стал человеком высокой морали. Но когда, например, шофер такси не мог дать ему сдачи, он досадовал на свою глупость и либо говорил: «Возьмите все», либо бегал из кафе в кафе с бумажкой в руке, как будто его честь зависела от того, разменяют ли ему эту бумажку. Он не раз говорил себе, что ему нужен хороший психоаналитик.

Кристина Ламбер вошла, когда он болтал с Ле Руа. На ней было очень красивое платье — первое дорогое платье, которое она купила себе, когда поступила к Драпье и стала получать семьдесят пять тысяч франков, подумал Марк и спросил себя, надела ли она это платье для него или для того, чтобы хорошо выглядеть на заседании совета. Она сначала пожала руку Ле Руа, а когда повернулась к нему, он спокойно встал и поцеловал ее в губы.