Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

Коротышка яростно натянул одеяло до самого подбородка.

Вдруг Длинный пробормотал:

— Ну, погоди, гад Идрис!

Коротышка не знал никакого Идриса и потому пропустил эти слова мимо ушей.

Длинному приснилось, будто он увидел Кудрета вместе с Идрисом в уездном центре, куда он поехал, узнав от извозчика, что дружок его разъезжает по стране и произносит речи. Заметив его, Идрис шепнул что-то Кудрету на ухо, схватил его за руку и хотел увести.

Всю ночь Длинный во сне боролся с ними, больше — с Идрисом, и утром проснулся в холодном поту. Что за дурацкий сон, черт побери! Он хоть и не верил в сны и разные приметы, такие, например, как звон в ушах или подергивание века, но этот сон показался ему вещим. Идрис, пожалуй, и в самом деле мутит воду. И если они встретятся, попытается увести Кудрета, как это было во сне.

Длинный быстро оделся, взял свой огромный черный портфель, рассчитался и покинул гостиницу. Когда он проходил мимо ресторана, в который забрел накануне, ему стало не по себе. Сейчас его узнают и схватят — ведь он вчера не заплатил…

Длинный зашел в кафе и заказал чай. Потом купил у уличного продавца два бублика. Он все еще находился под впечатлением виденного сна и не переставал думать об Идрисе. Столько лет вместе ходили «на инспекции»! Удавалось выудить денежки — кутили в самых шикарных увеселительных заведениях Стамбула, не удавалось — с утра до вечера сидели в кафе и клевали носом. В те времена Идрис был совсем другим. Никого не ревновал к Кудрету, не старался переманить его на свою сторону, не хитрил при дележе выручки. А сейчас его просто не узнать. Длинный заметил это еще в тот вечер, в «Дегустасьоне». Допустим, он испугался скандала и смылся. Это еще можно понять. Но ведь и на следующий день он не объявился. Уехал, даже не попрощавшись.

Длинный придвинул к себе стакан с чаем, бросил несколько кусочков сахара. Да, не попрощался. Не соизволил, видите ли, сказать «до свидания». Эх! Но только гора с горой не сходится… Как бы там ни было, а они еще встретятся. И если Идрис захочет увести Кудрета, Длинный не станет бить его, ударит разок-другой и даст пинка под зад…

Раздумья Длинного прервал грохот фаэтона, того самого, на котором он вчера приехал в город. Фаэтон остановился, извозчик соскочил с козел, с шумом ввалился в кафе и крикнул, повернувшись к стойке:

— Эй, где ты там, красавец кахведжи? Куда с утра пораньше запропастился? — Вразвалку подошел к стойке и стал обмениваться шутками с появившимся хозяином. О чем они говорили, Длинный не слышал. К тому же внимание его было поглощено впряженными в фаэтон клячами, стоявшими у самого тротуара. В Стамбуле таких фаэтонов почти не осталось. Их можно было встретить лишь на островах Бююкада и Хейбелиада, где езда на автомобилях запрещена.

Вдруг Длинного осенило: «А что, если завести дружбу с этим извозчиком? Войти к нему в доверие и разузнать, где сейчас находится Кудрет».

Но Мыстык, направляясь к выходу, так сухо поздоровался с Длинным, будто и не возил его вчера с вокзала в город.

— Присаживайся, Мыстык-эфенди! — окликнул его Длинный. — Чайку попьем!

Мыстык всегда не прочь был угоститься за чужой счет.

— Селям алейкюм! — приветствовал он Длинного, подходя к столику.

— Алейкюм селям! Прошу! — пригласил Длинный и крикнул: — Эй, кахведжи! Еще один чай!

Извозчик смотрел на незнакомца и никак не мог вспомнить, где он его видел.

Наконец он не выдержал и спросил:

— Откуда вы меня знаете?

— Да ведь ты привез меня вчера с вокзала в город! — рассмеялся Длинный.

— Верно… То-то я смотрю, лицо мне ваше знакомо. Откуда приехали?

— Из Стамбула.

— Вот как?

На какой-то миг Мыстык умолк. Он вспомнил о Мустафе Кемаль-паше, который в Измире сбросил греков в море… О войне… Как раз в те годы Мыстыку довелось везти в стамбульский госпиталь раненого солдата. Стамбул тогда был оккупирован, а Мыстык служил в султанской армии… Но о прошлом лучше не говорить, а то неприятностей не оберешься.

— В Стамбуле тоже происходят стычки между партиями?

— И не спрашивай! Похлеще, чем здесь!

— Еще бы! Город большой, народу полно. Грамотных много. У нас и то готовы вцепиться друг другу в глотку. А ты в какой партии?

— Конечно, в Новой! — соврал Длинный. — Сейчас все в нее идут.

— Пошли аллах здоровья твоему отцу! Но не все еще этой партии верят, а, по-моему, только за нее и нужно держаться. Ты в Стамбуле вступал в партию?

— В Стамбуле, в районе Фатих…

— А сюда зачем приехал?

— О наследстве хлопотать.

— О наследстве? — заинтересовался Мыстык. — А кто у тебя тут?

— Семья моя ничем не знаменита. В свое время мой покойный отец проходил здесь военную службу и женился на местной девушке, которая и стала моей матерью. Я приехал, чтобы ознакомиться с запродажной записью. Мне-то, собственно, это ни к чему, но мать пристала: съезди да съезди, может, там что осталось после отца и деда. Мать у меня в летах, ну я и решил ее уважить, а заодно город посмотреть. Тем более что я газетчик.

Мыстык насторожился:

— Газетами торгуешь?

Длинный усмехнулся:

— Статьи в газеты пишу…

— Выходит, в стамбульских газетах все статьи твои?

— Ну что ты, дорогой! В Стамбуле есть такая газета — «Голос кустарей и лавочников» называется. Там и печатают мои статьи. Ну а сейчас, в разгар предвыборной кампании, коллеги мне сказали: «Съезди в Анатолию, потом опишешь все, что видел». Вот я и решил убить сразу двух зайцев: и матери сделать приятное, и описать все, что увижу здесь и в других районах…

Кахведжи принес чай и, ставя перед Мыстыком стакан, сказал Длинному:

— Не знал я, что вы заказали чай для этого трепача, — не принес бы!

Мыстык расплылся в улыбке, словно ему сделали комплимент, и, кладя в стакан сахар, заметил:

— Думаешь, я обиделся за «трепача»? Нисколечко. Кстати, этот господин — газетчик из Стамбула. Смотри, такое про тебя напишет!

Кахведжи, смутно представлявший себе, что такое «газетчик из Стамбула», убирая пустой стакан Длинного, ответил:

— Пусть лучше он про тебя напишет. В самом деле, уважаемый, написали бы про него! Кто прочтет — в кино ходить не надо!

Плешивый Мыстык кисло улыбнулся, отхлебнул чаю и, сделав серьезное лицо, обратился к Длинному:

— Хорошо, что ты из Новой партии. Я теперь тоже в ней состою, хотя всю жизнь был беспартийным. Ты спросишь почему? Да потому, что лавочникам, кустарям и людям с профессией вроде моей просто невыгодно заниматься партийными делами. К примеру, я извозчик. Извозчик с того самого года, как Мустафа Кемаль-паша в Измире сбросил греков в море. Но не о том речь. Клиенты у меня самые разные. А после того, как я вступил в Новую партию, многие не желают садиться в мой фаэтон.