Евгений Шкловский - Точка Омега

Танцы продолжались как ни в чем не бывало, одна мелодия перетекала в другую, и теперь Невидимка танцевал как и другие – босиком. Он танцевал в общем круге, уже отдельно от Беатриче, которая подлетала то к одному, то к другому, закруживала, заверчивала, не давая дремать, и так продолжалось довольно долго, пока хозяева кафе наконец не перестали разносить вино.

За окнами начинало светлеть.

Однажды поздно вечером, когда в палатке никого не было (народ еще не вернулся с гулянок), а он уже пристроился на ночлег и даже начинал задремывать, послышались чьи-то голоса, причем один, женский, он мгновенно узнал. Ускользнуть времени не было, и он замер, стараясь даже не дышать. Полог палатки откинули, внутрь проник тусклый свет от фонаря снаружи, но тут же снова стало темно.

Голоса сменились почти неразличимым шепотом.

Протяжно скрипнула койка в другом углу.

Так бывало: кто-нибудь договаривался с соседями по палатке, чтобы воспользоваться для известных целей их отсутствием. Невидимку обычно тоже предупреждали, и он спускался со своего уступа позже обычного, рискуя в кромешной южной тьме свернуть себе шею, а то и вообще искал другого прибежища. Но в этот раз никто его ни о чем не предупреждал. Не исключено, что визит был случайным, а палатка выбрана наугад или по причине ее отдаленности.

На некоторое время воцарилась тишина, которую нарушали только шум прибоя и отдаленная музыка с дискотеки на соседней турбазе. Он лежал, весь обратившись в слух, боясь закашляться или, не дай бог, чихнуть.

Наконец стали различимы не очень отчетливые звуки, о происхождении которых нетрудно было догадаться. Потом звуков стало больше, кровать заскрипела, завибрировала, наметилась возня, которая, впрочем, быстро прервалась. Вскоре мужской голос как-то жалко, уныло произнес:

– Не получается.

Снова все стихло.

Возня возобновилась, но, судя по всему, с тем же самым результатом. Опять стихло, потом кровать вздрогнула, настил отозвался под удаляющимися шагами.

Уже снаружи послышалось почти весело:

– Счастливо!

Точно она, сомнений не было.

Внизу шумело море.

Выждав некоторое время после ухода неожиданных гостей, вылез из своего укрома и Невидимка. Он сидел на краю кровати, под которой только что скрывался, и тупо смотрел перед собой. Бог знает, о чем он думал и думал ли о чем? Скорей всего, он пребывал в состоянии прострации – так показалось, когда народ стал возвращаться на ночлег. Не исключено, что от нервного перенапряжения он отключился и теперь пребывал в забытьи, чуть покачиваясь и не замечая ничего вокруг. Он сидел и ни от кого не прятался, не отвечал на вопросы, а чуть позже медленно поднялся и, не произнеся ни слова, как сомнамбула, вышел из шатра.

Наутро под койкой не обнаружилось и его сумки.

Больше ни в лагере, ни в окрестностях его не видели.

Она знает, где его искать.

Почти всегда в одном месте – в баре. Небольшой зальчик со стойкой и несколькими столиками, полумрак, тихая музыка, мерцающий экран телевизора, крепкие напитки и пиво. Он пьет не только пиво, но если пиво, то в таких количествах, что и добавлять ничего крепкого не нужно, – лицо в багровых прожилках. Разумеется, он там не один, всегда набирается кружок любителей из числа докладчиков и переводчиков. Он постоянно здесь в свободное от работы время, обычно после семи, когда все доклады сделаны.

Она спускается в этот подвальчик специально, чтобы проконтролировать его состояние: завтра снова работа, нельзя дать ему сорваться. Такое тоже случалось, хотя обычно он умеет удержать себя, или если и напивается, то не настолько, чтобы на следующий день не выйти на работу. Даже не протрезвев окончательно, он все равно переводит – и переводит, надо признать, очень качественно, иногда даже, раздухарившись на еще не выветрившемся хмеле, впадает в некоторую художественность: всякие необычные эпитеты, старинные обороты, вызывающие веселье в зале.

Что говорить, переводчик он отличный, это притом, что никогда не жил во Франции. И дома у него все говорили исключительно на русском, а он вот понимает и говорит, как будто французский ему родной. Разумеется, это талант, а он его разменивает на банальное толмачество, хотя мог бы, вероятно, подняться гораздо выше, чем средненькие конференции и синхронные переводы. А все, ясное дело, его пьянство.

Она спускается в подвальчик, подходит к Гусину и кладет ладонь ему на плечо. Cветлея лицом, он оборачивается и нежно прикрывает ее руку ладонью. И все остальные за столиком поднимают к ней покрасневшие нетрезвые кроличьи глаза, в которых можно прочесть не что иное, как зависть. Ни о ком так не пекутся, как она о Гусине, а между тем его и Валентину связывает только дружба, старая дружба еще с института, только дружба и ничего более. Мало кто, правда, в это верит, но, в конце концов, кому какое дело? Если честно, то она и сама не понимает, почему это делает, тем более что он все равно поступит по-своему. Ему же, разумеется, приятно, что такая красивая женщина печется о нем, хотя это вовсе не мешает ему оставаться здесь и потом – она почти всегда уходит без него.

Надо, однако, заметить, пьет он после ее ухода уже совсем не так, как до этого, словно образовался некий водораздел, словно она сумела-таки слегка образумить его, пригасить чуть-чуть пламя, в нем полыхающее. И никакие попытки собутыльников вернуть его в прежнюю колею не имеют успеха, – он будто продолжает ощущать ее ладонь на своем плече и это пробуждает в нем загадочное чувство ответственности: он как бы уже больше не принадлежит себе.

Возможно, между ними существует некая тайная договоренность, некое соглашение, и он не хочет нарушать его, во всяком случае именно здесь, в этом здании, где часто проходят всякие конференции, презентации и просмотры. Здесь все, включая дирекцию и устроителей, его хорошо знают, знают про его талант и про его пьянство, но всякий раз идут на риск и приглашают его работать. Валентина – в числе организаторов, и он не лишается работы отчасти, а может, и главным образом именно благодаря ей, поскольку она и ходатай, и поручитель за него.

Его приглашают переводить еще и потому, что он, говоря казенным языком, хорошо знаком со всей этой проблематикой. Он знает все эти слова вроде «космогенеза», «радиальной энергии», «точки Омега», «параллельных реальностей», «кротовых дыр» и разных прочих терминов и понятий. Он их знал еще с института, даже однажды сделал доклад на каком-то серьезном семинаре про Тейяра де Шардена и его идею эволюции, в которой человеку принадлежит главное место. Собственно, он и французский-то начал учить из-за того же Тейяра де Шардена, прочитав про него в каком-то журнале. На русском его книг тогда не было, а Гусину не терпелось прочитать поскорей, прямо-таки приперло.