Масако Бандо - Дорога-Мандала

Когда они перевалили через пологий холм, открылся вид на окрестности. Раскинувшись среди широких берегов, неторопливо текла река. Река Дзёгандзигава. Но прибрежные террасы выглядели не так, как вчера, когда Асафуми проезжал на машине вдоль реки. Верхушка горы, заросшая полузасохшими деревьями, была погребена под бетонным хламом. Даже издали было понятно, что прежде там были дома. Не устояло ни одно здание. Крыши обвалились, торчали лишь столбы и стены. Для небольшого городка эти руины были великоваты, а застройка слишком уж хаотична. Вдоль речки Дзёгандзигава, спускаясь к равнине Тояма, тянулись бесконечные груды бетонного мусора. Да и сама равнина была погребена под хламом, похожим на пластиковый мусор.

В студенческие годы Асафуми побывал в Стамбуле. Во время весенних каникул, перед тем как начать работу в фирме, он с рюкзаком за плечами в течение месяца путешествовал по Европе. Стамбул был конечным пунктом путешествия. Когда он увидел город с Галатской башни, у него перехватило дыхание. Рассказывали, что в османское время один человек, как Икар, приделав себе деревянные крылья, спрыгнул с этой башни и перелетел Босфорский пролив.

Все холмы, окружавшие Стамбул, были усеяны небольшими домиками. Несчётные толпы людей во все времена стекались сюда и оседали здесь. «Население Стамбула постоянно растёт», — говорил гид. И правда, этот город непрерывно рос. Он занял холмы, заполонил долины и как амёба протягивал свои щупальца всё дальше и дальше. Точно также и долину Тояма, прорезанную рекой Дзёгандзигава, сплошь покрывали дома, будто панцирь на гигантском животном. Но жизнь уже ушла отсюда, город захирел. Не видно было людей, смолкли голоса, доносилось лишь журчание речных вод.

— Это город? — спросила Кэсумба.

Асафуми кивнул, всё ещё не веря собственным глазам. Клонившееся к закату солнце освещало превратившийся в руины город. Красное закатное солнце выхватывало лишь фрагменты руин на западе. Город был похож на надоевшую кому-то сломанную игрушку. Там, куда дотягивались солнечные лучи, обломки этой игрушки отливали красноватыми бликами. Чёрные вороны, расправив крылья, кружились над руинами, как чёрный снег.

— Здесь… был город… — Асафуми показалось, что его собственный голос донёсся откуда-то издалека.

— Да уж, Охаре приходилось нелегко. Но сколько родные ни уговаривали его, он отказывался переезжать. — Такатоми Ёсикадзу вздохнул, сложив руки на коленях.

Из больницы города Оояма они позвонили ему по телефону, указанному в найденной в доме Охара Мандзабуро новогодней открытке. К счастью, он оказался дома и тут же примчался в больницу. Это был мужчина лет шестидесяти, коренастый и крепкий, в коричневом джемпере и спортивных туфлях, вылитый фермер.

Охара, которому оказали медицинскую помощь, лежал на больничной койке. Ему вкололи успокоительное, и он спал. Врач сказал, что ему придётся провести в больнице около недели. Охару определили в шестиместную палату, на кровать у окна. В палате лежали мужчина с забинтованной и подвешенной на растяжках ногой, пожилая женщина, дремавшая закрыв глаза, мальчик с электронной приставкой в руках, не замечавший ничего вокруг. Никто в палате не мог самостоятельно передвигаться, соседняя с Охарой кровать пустовала. Было как раз время посещений, и поэтому Сидзука, Михару и отец Михару, Ёситака, сев в кружок рядом с кроватью Охары, непринуждённо беседовали с Такатоми.

— Господин Такатоми, как вы познакомились с Охарой? — спросила Михару. Её повреждённая ударом палки шея была забинтована. Такатоми присел на край постели и взглянул на спавшего, приоткрыв рот, Охару.

— Мы с ним дальние родственники. Мой дед помогал их деревне осваивать новь. После войны он сдал бывшим солдатам горный склон всё равно что задаром. Согласно земельной реформе Макартура, «отсутствующие помещики» теряли свои земли, которые переходили к арендаторам. И освоенные земли перешли в собственность проживавших на них бывших солдат. Дедушка, которого подвела доброта, подал жалобу, но в конце концов ему пришлось отступиться.

— Да, а теперь это совершенно заброшенная деревня, — сказал Ёситака. После нападения Охары губы у него были разбиты, и говорил он очень медленно.

— В конце пятидесятых повсюду стали сооружать дамбы, и многие деревни были затоплены. Это и стало предвестием нынешнего запустения. С той поры начался исход из деревень. Тогда-то и деревню поселенцев стали покидать семьи. Ведь эти люди пришли из Токио, туда они и вернулись, воспользовавшись своими родственными связями в районе Канто. И только один Охара остался до самого конца.

— Наверное, он был очень привязан к этой деревне, — сочувственно сказал Ёситака. На лице Такатоми отразилась сложная гамма чувств.

— Нет, тут дело не в привязанности… На самом деле он уже не мог перебраться на новое место. Нрава он упрямого и раздражительного, когда люди стали покидать деревню, он жестоко поносил своих старых товарищей. Даже сын с дочерью не могли с ним ужиться и, повзрослев, буквально сбежали из дому. Когда умерла заботившаяся о нём жена, он остался один, и некому стало за ним приглядеть. Отключили электричество, потом водопровод, и он зажил совершенно первобытной жизнью. С того времени рассудок стал изменять ему. Стали доходить разные слухи: то он, размахивая дубинкой, погнался за городским социальным работником, то накричал на почтальона — зачем, мол, пришёл. И вот до чего дошло…

Слушая Такатоми, Сидзука разволновалась. То, что они нашли в доме Охары тетрадь с реестром, доказывает, что Асафуми заходил к нему. Прежде чем покинуть дом Охары, они вместе с Михару и Ёситакой перерыли весь дом, но не нашли никаких следов Асафуми. Тем не менее нельзя было исключить возможность того, что Асафуми подвергся нападению Охары. Сидзука посмотрела на храпевшего старика, чья голова торчала из-под простыни. Его веки подёргивались, в паузах между всхрапываниями он шевелил губами. Ей захотелось растормошить его и выпытать, что же он сделал с Асафуми.

— Однажды сын с дочерью решили сводить его к психиатру, — сказал Такатоми, поглаживая себя по коленям, обтянутым заношенными брюками. Похоже, упомянув о психической нестабильности Охары, он хотел оправдать травмы, нанесённые Михару и Ёситакой.

— Едва услышав о психиатре, Охара разъярился и заявил, что порывает с детьми. В конце концов он ведь может вести обычную жизнь, возделывать огород, готовить себе еду, да и сама эта заброшенная всеми деревня напоминает изолированную от мира психиатрическую больницу.

— Я в здравом уме, — раздался слабый охрипший голос. Все присутствовавшие, вздрогнув, обернулись к постели Охары. Тот успел проснуться, его глаза из запавших глазниц с ненавистью глядели на Такатоми.