Жан-Луи Кюртис - Парадный этаж

Нужно сказать, что сами по себе события, которые потрясли Францию в мае—июне 1968 года, были своеобразным «выхлопом» социального кризиса, зревшего в недрах общества. По оценке советского историка Ю. Н. Панкова, «социально-политический кризис в мае—июне 1968 года вскрыл всю глубину классовых противоречий, накопившихся за предшествующие 10 лет… наглядно показал наличие у французских трудящихся стремления к глубоким социальным переменам» [3] Истории Франции, т. 3. М., «Наука», 1973, с. 499. . Поэтому самым важным фактором этих событий было мощное забастовочное движение, крупнейшая за всю историю Франции забастовка, в которой приняло участие около 10 миллионов человек, — забастовка, поставившая под вопрос господство крупных монополий. Но внешним детонатором этого массового движения трудящихся явились студенческие волнения в Париже. Они оказались на авансцене событий. Лозунги и требования студенческих выступлений и стали рассматриваться в буржуазной печати как проявление «майской революции». В них отразился протест определенного круга интеллигенции против морального распада «общества потребления», против наступления технократии на традиционные либерально-гуманистические идеалы. По определению проф. Н. Молчанова: «Это была пестрая смесь анархизма, обрывков марксизма, демагогии маоизма, утопических умствований Маркузе… в целом в движении задавали тон леваки, гошисты» [4] «Литературная газета», 16. XI. 1977. . Но этот многоцветный идейный «коктейль» оказался довольно безобидным для буржуазного строя. Выраженный в такой форме протест не только не расшатывает существующий порядок, но как бы интегрируется в его защитную систему, абсорбируется буржуазией, берется ею на вооружение. Вот это явление и подметил Кюртис. Он показал в своей повести, что буржуазия 70-х годов сумела использовать лозунги, идеи, терминологию «мая 1968 года» для маскировки своей эгоистичной и корыстной сущности.

Подобно тому как Мольер в пьесе «Смешные жеманницы» вывел провинциалок, подражающих «прециозному» стилю парижских салонов, с тем чтобы острее и злее его высмеять, так и Кюртис сознательно выбирает провинциальную среду, где особенно отчетливо, как бы в чистом виде, без примесей, видны приметы новой моды французского мещанства на радикальные суждения и сексуальную свободу, на стиль «ретро» и на увлечение экологией и антиурбанизмом. Это кажущееся неприятие капиталистического прогресса, вольность в поведении и речи на самом деле органично вписывается в общую атмосферу буржуазного общества с его погоней за удовольствиями, с психозом лихорадочного потребительства.

За десять лет отсутствия героя повести Бернара Сарлье не произошло никаких перемен в верованиях и убеждениях правящего класса, просто был выработан «новый свод правил хорошего тона» 70-х годов. Это только современная личина благонамеренности. Именно «личина», прикрывающая пустоту, бессодержательность, неспособность к самостоятельному, оригинальному мышлению. Кюртис разоблачает, по существу, буржуазный конформизм, который увидел еще Флобер, собравший в знаменитом «Лексиконе прописных истин» наиболее типичные штампы высказываний буржуа. В повести Кюртиса фактически представлен «лексикон» новых прописных истин, которые в ходу у современной буржуазии. В этом новом «лексиконе» словесные клише и идейные штампы почерпнуты из «пестрой смеси», выплеснувшейся в мае—июне 1968 года. Как пишет французский публицист Жан-Марк Сальмон: «Май 1968 года — это лаборатория современных идей, первый взрыв, и поднявшаяся пыль еще продолжают оседать в социальном организме общества» [5] Jean-Marc Salmon. Hôtel de l'Avenir. P., Presse d'aujourd'hui, 1978. . Повесть Кюртиса свидетельствует о том, что кое-что осело и отложилось в словесных штампах и в принятой манере поведения, характерных для современной разновидности буржуазного конформизма.

Но при малейшей угрозе их собственности словесная мишура мигом слетает с этих либеральничающих буржуа. «Я хочу сохранить то, чем владею, и получить то, что мне причитается», — откровенно заявляет Франсина, разом забыв о своих громогласных «левацких» высказываниях, когда возникает реальная опасность лишиться своих доходов, потерять место на «парадном этаже».

Этим «паяцам» и «лжецам», как называет их герой повести, писатель противопоставляет профсоюзного активиста старого рабочего Эмиля. Именно на его долю выпадает задача раскрыть глаза Бернару на причину поразившей его метаморфозы, указать на связь ее с «маем 1968», напугавшим буржуазию. Эмиль подчеркивает отличие так называемой «майской революции» от рабочего движения и предсказывает, что подлинные перемены в обществе будут делом рук трудящихся, в первую очередь рабочего класса. Сатирический портрет либеральной буржуазии, нарисованный в повести, объективно подтверждает правоту слов старого рабочего. Выход из сложившегося положения герой повести видит в том, чтобы привлечь рабочих к участию в прибылях, как бы поделить с ними доходы, и таким способом помешать революционному взрыву. Это, по существу, реформистский путь. Он не способен изменить классовую и антинародную природу капиталистической системы.

Художественная сила повести в резкой, беспощадной сатире на современных либералов, радикалов, гошистов, которые трескучими фразами, словесной шелухой пытаются прикрыть свою хищническую буржуазную сущность. Повесть местами приближается к публицистическому, аналитическому очерку, однако читается с неизменным интересом благодаря блестящему, глубокому анализу, ярким сатирическим зарисовкам, острым, живым диалогам, тонкой авторской иронии. Невольно вспоминаются остроумные философские повести Вольтера, ощущается крепкая национальная традиция.

В третьей повести сборника, «Сады Запада», развенчивается еще одна парадная, показная сторона буржуазной жизни. На этот раз ее культурный «уголок», в который пытаются забиться немецкий музыкант Иоганнес Клаус и его жена Паула. Герой повести помнит войну, бомбежки, он не верит в прочность мирной жизни, ждет неминуемой катастрофы, и эта тема музыкальным лейтмотивом все время возникает в повести, как бы подготавливая читателя к трагическому финалу.

Название «Сады Запада» имеет и определенный символический смысл. В свое время герой повести Вольтера «Кандид» объявил, что он собирается «возделывать свой сад», уйти в свою маленькую, частную жизнь, укрыться от общественных бурь. В повести Кюртиса Иоганнес Клаус собирает гравюры с изображением садов стран Западной Европы, восхищается садами XVIII века. И его образ жизни не что иное, как попытка найти для себя такой «сад», уйти в созерцание красоты, в звуки прекрасной музыки, в любование старой культурой Европы, отгородиться от современности. Кюртис показывает, что это не только иллюзия и неосуществимая мечта, но красивый самообман. Не так уж безобиден этот эстетизм, уводящий от проблем и бурь современности в камерный мирок буржуазного индивидуализма. Писатель и здесь прибегает к своему излюбленному приему противопоставления, точнее говоря, столкновения с иной жизненной позицией. Как и в первой повести, для такого противопоставления избирается представительница молодого поколения, племянница Иоганнеса — Лисбет. Но в отличие от мисс Сарджент она выбрала иной путь, желая изменить лицо мира, — не благотворительность, а террор, примкнула к анархистски-гошистским террористическим группам, особенно страшным и кровавым в их западногерманском варианте. И это накладывает свой отпечаток на характер самого повествования. Если в «Парадном этаже» слышалась ирония, звучала явная насмешка как по отношению к алчным и циничным обитателям дворца, так и в какой-то степени в адрес беспомощной и жалкой наследницы техасских миллионов, то «Сады Запада» написаны, скорее, в духе классической трагедии, с ее неотвратимой роковой развязкой, с монологами протагонистов, утверждающих свое кредо. Не случайно большую часть повести занимает беседа Иоганнеса с Лисбет, выявляющая различие их жизненных позиций. Иоганнес весь обращен в прошлое. Хотя он не принимает современного общества, но, по сути дела, прекрасно к нему приспособился. Он хочет для себя только покоя и личных удовольствий (причем не одних духовных радостей, но и возможности посещать публичные дома). В то время как его племянница готова пожертвовать собственным комфортом, а если придется, и жизнью в надежде изменить существующий социальный порядок. Но к несчастью, она вступает на трагически неверный путь, который несет ненужную жестокость, кровь, смерть, ничего при этом не меняя в устоях самого общества.