Бернар Клавель - Тот, кто хотел увидеть море

В кухне прохладно и темно, потому что штора на двери спущена и ставни на окнах почти закрыты.

Мертвая тишина. Мать слышит, как стучит кровь у нее в висках. Руки ее машинально подтягивают сползший бандаж, грыжа так болит, словно живот рвут клещами.

— Ну? — повторила она.

Отец развел руками, и они бессильно упали вдоль тела.

— Я же сказал: обезумели, все обезумели.

Мать подошла ближе.

— Если я правильно тебя поняла, они уехали. Ты это имеешь в виду?

— Но ведь не они одни.

Тогда мать громко крикнула:

— На других мне наплевать. Другие не обещали взять с собой Жюльена. Обещал Поль. Мне он, может быть, никто, но тебе они все-таки оба сыновья. Только Поль это всегда забывает.

Отец был подавлен… Мать колебалась, но потом все же сказала:

— А может, наоборот… он хорошо это помнит, но он дальновиден.

Отец сразу выпрямился. Лицо его сморщилось, в глазах — угроза. Сжав кулаки, он делает шаг к матери:

— Ты на что намекаешь, а? Говори. Говори прямо.

— Я знаю одно: твоя невестка обещала мне захватить Жюльена, а они уехали, не сказав нам ни слова.

Мать говорила не громко. Но гнев ее все возрастал. Тут вмешался Жюльен.

— Не надо из-за них ссориться. Уехали — скатертью дорога! Я сказал: с ними все равно не поеду. Так лучше, по крайней мере я избавлен от необходимости отказываться.

Отец повернулся к Жюльену.

— Видишь! — крикнул он матери. — Теперь ты видишь, где зараза сидит.

Он перевел взгляд с матери на Жюльена. На какое-то время наступило молчание. Потом отец спросил:

— Что они вам сделали? Что они вам сделали, чем так вооружили против себя? Мне кажется, они оставили вас в покое, да. Не очень надоедают своими визитами!

Мать усмехнулась.

— Да, на то, что они тебя часто навещают, пожаловаться нельзя… Ты можешь тут подохнуть…

— Не преувеличивай. Ты никогда их не просила…

Отец остановился. Мать не стала дожидаться, что он скажет еще.

— Да, до сих пор я ни о чем не просила, и, уверяю тебя, в тот вечер мне стоило большого труда пойти к ним… Но теперь я научена. И знаю, чего можно от них ждать.

Отец направился к двери… шаг, еще шаг… и, уже подняв штору, он обернулся и сказал:

— А потом, еще не известно, может, они уехали не так, как другие. Я не знаю, может, они где-нибудь поблизости.

Мать расхохоталась. От смеха у нее трясся живот, ей было больно, но она все же хохотала и говорила, захлебываясь смехом:

— Ну конечно, они поехали на рыбную ловлю или за улитками. Они заедут за Жюльеном, а нам привезут свой улов. Дожидайся, приедут и улов привезут, да!

Резким движением отец отодвинул штору и вышел, крикнув:

— Уши вянут от ваших дурацких разговоров… Оставите вы меня когда-нибудь в покое?

С этими словами, прозвучавшими так неуместно в их кухоньке, он опустил штору, в складках которой, вздувшихся на минуту от ветра, смешались свет и тени сада. Ступеньки скрипнули под ногами отца, обручальное кольцо звякнуло о чугунные перила, потом опять стало тихо. Жюльен повернулся к матери, которая с той минуты, как ушел отец, не спускала глаз с сына. Она тяжело вздохнула, подошла, положила руки ему на плечи и встала на цыпочки, чтобы поцеловать его. Жюльен пригнулся.

— Ну чего ты, мама, зря паникуешь.

Мать опустила голову. Она старалась сдержаться, но горе ее вдруг прорвалось наружу. Она прижалась головой к груди Жюльена и заплакала, давясь рыданиями.

— Тебе надо уехать, — повторяла она. — Надо… Ты бы сходил к товарищам, узнал, как они, я бы сшила тебе мешок, и ты уехал бы с ними. Это лучше, чем одному… Я буду меньше беспокоиться… Может быть, они уезжают с родителями… Не у всех такие старые родители, как у тебя… Бедный ты мой взрослый сын… Бедный ты мой взрослый сын.

У нее уже не было сил плакать. Тихо всхлипывая, села она на ступеньку лестницы, ведущей в комнаты. Жюльен стоял перед ней, опустив руки. Сквозь слезы она видела руки сына, чувствовала, что он в нерешительности, не знает, что делать.

Тогда, собрав всю свою волю, она нашла в себе силы, перестала всхлипывать, сдержала слезы. Она поднялась, утирая глаза концом передника.

— Ступай, ступай, родной мой сыночек, — сказала она. — Прежде всего пойди к Релоди. Он ближе всех живет… А потом его отец тоже много ездит на велосипеде; если Даниэль уедет, они, верно, поедут вместе.

Жюльен все еще колебался. Мать подошла к нему, опять обняла, поцеловала.

— Ступай, — шепнула она. — Молю тебя, родной мой сыночек… Ступай скорее.

Она замолчала, а когда Жюльен вышел, еще раз повторила ему вслед, почти не разжимая губ:

— Ступай… Я боюсь.

После падения Парижа поток беженцев усилился. Отец, хмурый и сосредоточенный, по нескольку раз на день проделывал путь от дома до Школьной улицы и все время твердил:

— Все, все как обезумели…

Мать наблюдала за ним, но разговоров избегала. С тех пор как Жюльен сказал ей, что все его товарищи уехали, она чувствовала себя без сил. Каждый раз, как приходил кто-либо из соседей, она молила рассказать, что слышно о войне. Но теперь никто ничего не знал. Разговоров было много, но самых разноречивых — всякие нелепые сообщения, которые тут же опровергались. Твердо знали только одно: немцы в столице и продвигаются на юг. Шли бои, и мать старалась ухватиться за малейшую надежду. Луара… Центральный массив… Сона… Ду… Она попросила у Жюльена его школьный атлас и рассматривала карту Франции, ту, на которой были обозначены горы и реки.

— На севере сплошь равнина, а ниже совсем другое дело… Их должны остановить. Ну конечно же, их могут остановить.

Голос ее дрожал. У нее не осталось ни слез, ни рыданий, она была как одержимая; выражение лица замкнутое, взгляд жесткий.

Утром в субботу они с сыном и Робеном пошли постоять на угол. Теперь по улице тянулись одна за другой уже не только легковые и грузовые машины, теперь это был сплошной поток, в котором смешалось все: пешеходы, нагруженные мешками и чемоданами, велосипедисты, легковые машины, грузовики, скот. Все это шло, катилось, толкалось, спотыкалось, останавливалось у колонок, чтобы напиться и налить бидоны и бутылки.

В каком-то грузовичке что-то сломалось, солдаты оттащили его на тротуар. Водитель, старый человек с седой гривой, поднял капот мотора, наклонился, затем, снова выпрямившись, бросил на землю какую-то железку, которая покатилась в кювет.

— Всё, — сказал он.

Матери стало страшно, когда она увидела его глаза, — глаза затравленного зверя.

— Всё, — повторил он, откидывая задний борт.

На матрасе сидела старуха. Она слезла, мужчина взял ее за руку и повторил:

— Всё… Всё к чёрту.

Старуха не сказала ни слова. Не посмотрев на машину, она пошла за мужчиной, и они смешались с толпой пешеходов.