Бернар Клавель - Тот, кто хотел увидеть море

— Нет, — сказала мать, — у нас только такой. Хотите берите, не хотите — не надо.

Они все еще посмеивались. Оба были молодые. Высокие. На бритых головах — пилотки. Мать стояла перед ними. Лицо у нее было замкнутое, сердце сильно билось. Немец долго искал нужное слово в карманном словарике:

— Делить, — сказал он и вытащил штык.

Мать невольно отшатнулась, они расхохотались. Она быстро опомнилась. Взяла хлеб в одну руку, а другой махнула на штык:

— Нет-нет, уберите эту мерзость.

Ножом-гильотинкой она разрезала хлеб пополам. Пока она взвешивала, солдат опять листал свой словарик, потом показал на нож:

— Квалифицированный!

Оба немца снова захохотали, а мать проворчала:

— Психи какие-то.

— Ja, — сказал солдат. — Ja! [1] Да! ( нем. )

Потом они спросили шоколада, этого в лавке не было. Солдаты заплатили и ушли.

Как только за ними захлопнулась дверь, мать опустилась на табурет. Ее бросило в жар, руки дрожали.

Не успела она прийти в себя, как вошел новый немец. Он был старше тех двух и пониже ростом. Лицо круглое, одутловатое, каштановые волосы, черные глаза. Войдя, он приложил руку к пилотке.

— С добрым утром, мадам.

Он улыбнулся матери. Она ждала. Его взгляд стеснял ее. Немец молчал, и тогда она спросила:

— Что вам угодно?

— Я бы хотел получить хлеб. Французский хлеб, вкусный, как пряник.

— Сколько вам?

— Вот этот.

Он показал на двухкилограммовый. Мать положила хлеб на весы.

— Мне всегда очень нравился хлеб во Франции, — сказал солдат. — В Париже, до войны, в булочных продавали очень вкусные рогалики.

Мать сдерживалась, чтобы не вступить в разговор. Когда она взвесила ему хлеб, он достал кошелек:

— Сколько с меня?

Она сказала. Немец заплатил, но не ушел, он облокотился на прилавок и посмотрел на мать. Спустя несколько мгновений, показавшихся матери целой вечностью, она спросила:

— Вам еще хлеба?

Он покачал головой. Выражение его лица стало напряженнее. Он медленно сказал:

— Нет, хлеба мне хватит… Но до войны, когда я покупал в Париже хлеб, булочница в придачу… дарила меня улыбкой.

Мать опустила глаза.

— Вам что, запретили разговаривать с немецкой сволочью? — подождав минутку, спросил солдат.

Она почувствовала, что краснеет, и взглянула на него. Вид у него был смущенный.

— Простите, — сказал он. — Вы не хотите разговаривать со мной, и, возможно, у вас есть на то основания.

Мать чувствовала, что на глазах у нее выступили слезы.

— Может быть, у вас на фронте сыновья?

Она отрицательно мотнула головой. Теперь слезы текли уже по щекам.

— Да, понимаю… — сказал солдат. — Мне очень жаль, что я стал невольной причиной ваших слез.

Она видела его, как сквозь туман. Он взял хлеб под мышку и направился к двери. Когда он дернул ручку, она почти машинально крикнула:

— Мосье!

Он остановился.

Молчание.

— Да? — сказал он.

— Мосье, можете вы сказать, что теперь будет?

Он сдвинул брови.

— Что будет… то есть как чт о ?

— Я хотела знать, что будет, ну, вот, скажем, с молодыми людьми, которые уехали, а потом захотят возвратиться домой.

Солдат улыбнулся. Он подошел к прилавку, положил хлеб. Левая сторона его зеленой куртки была уже вся белая от муки.

— Через несколько дней будет подписан мир, — сказал он. — Ваши сыновья смогут вернуться. Я понимаю вашу тревогу, но не волнуйтесь, им нечего нас бояться. Уверяю вас.

— Спасибо, — сказала мать, — большое спасибо… мосье.

Ей захотелось сказать ему что-нибудь приятное. Так, вдруг, ни с того ни с сего. Может быть, просто из благодарности. И она прибавила:

— Вы очень хорошо говорите по-французски.

— Да, довольно прилично. Я преподаватель французского языка. Учился в Париже. Во время отпуска каждый год ездил во Францию.

Солдат взял хлеб. Он протянул через прилавок правую руку. Мать, почти не колеблясь, протянула ему свою. Он слегка поклонился и пожал ей руку.

— До свидания, мадам, — сказал он и пошел к двери.

— Мосье, вы позабыли довесок, — сказала мать и подала ему кусок хлеба.

— A-а, видите ли, я очень рассеянный. «Довесок», «довесок», этого слова я не знал. Спасибо, мадам.

Он еще раз приложил руку к пилотке и ушел.

Старики Дюбуа и солдат Гиймен работали в пекарне только четыре дня. Булочнику повезло — его машина сломалась меньше чем в ста километрах от Лона; он отсутствовал недолго — пока достал детали и починил машину — и вернулся домой с женой и приказчиком. По его словам, до Вильфранша-на-Соне можно было добраться без всякого риска. Было бы только на чем.

У Гиймена осталось немного денег, он пошел в город и вскоре вернулся с велосипедом, который купил по случаю. Кроме того, он приобрел рубашку, куртку и брюки.

— Теперь, по крайней мере, могу вернуть вам одежу вашего сына, — сказал он.

Мать пожала плечами:

— А ведь я дала ее вам от всего сердца.

Ей и в голову не приходило, что этот человек, который только на короткое время задержался у них, будет для нее что-нибудь значить. А теперь, когда он стал готовиться к отъезду, она со страхом думала о той минуте, когда он сядет на велосипед.

— Вы не считаете, что благоразумнее повременить еще день-другой? — спросила она.

— Нет, чем я рискую, если даже придется задержаться в дороге… Теперь, когда подписано перемирие…

Она замолчала. Он сказал, что отправится завтра рано утром, как только рассветет, чтобы не ехать по самой жаре.

На следующий день мать встала чуть свет. Гиймен был уже на ногах. Она слышала, как он качал воду, чтобы умыться. Она вскипятила кофе и молоко. Ей казалось, что она вторично переживает те же минуты.

Отец тоже пришел на кухню.

— Еще не уехал?

— Нет, умывается.

— Так, так…

И это она тоже слышала тогда, когда уезжал сын.

Вошел Гиймен, голый по пояс. На плече у него висело полотенце, в руках был таз и полная лейка воды.

— Заодно я и вам воды принес, — сказал он.

— Спасибо, — сказала мать.

Конечно, это сущий пустяк, ну что такое лейка воды? Но для нее эта лейка значила очень много. Он поставил лейку под раковину. Мать смотрела на Гиймена. Тело у него было красное от холодной воды. Он оделся.

— Завтрак готов, — сказала мать.

— Вы очень добры.

Он принялся за еду. Отец тоже. Мать ходила от стола к плите и обратно, подавала им. Немного спустя Гиймен сказал:

— У меня остались деньги, я могу расплатиться за то, что ел-пил у вас.

Мать рассмеялась. Отец, проглотив кусок, нахмурился и спросил:

— Ты что, издеваешься над нами, что ли?

— Но ведь это же так понятно, — сказал Гиймен. — Я знаю, что вы не нуждаетесь, но у каждого свои расходы. Надо быть честным. Каждый должен получить, что ему причитается.