Джей Бонансинга - Злодей

— Этого джентльмена зовут Хейвуд Аллертон.

Для Цукермана это имя было пустым звуком.

— И?

— Когда-то он был величайшим злодеем Голливуда.

Пожав плечами, Цукерман еще раз посмотрел на гиганта с изборожденным лицом.

— А с чего это он бедняга? Это же меня катком переехали.

Миссис Мерриуэзер понизила голос, словно сообщая нечто неприличное:

— Мне сказали, что у него рак поджелудочной. Четвертая степень, неоперабельный.

Цукерман переварил услышанное, допил шампанское, помолчал еще немного, потом решил разобраться в вопросе и направился к великану.

— Ну ты даешь, — сказал он со всей веселостью, на какую только был способен в данной ситуации. — Я так не пугался с тех пор, как читал брачный контракт с моей третьей женой.

Тут словно по мановению волшебной палочки лицо гиганта преобразилось от врожденной гримасы зловещей угрозы к милому, доброжелательному выражению — как будто, словно Годзилла, остановившись на светофоре, переводит старушку через дорогу.

— Мне очень за это стыдно, мистер Цукерман.

— Ой, не парься.

— Вы уж простите меня, просто деньги очень уж нужны были.

Цукерман отмахнулся:

— Да все нормально.

— Я ведь и мухи не обижу, мистер Цукерман, но у меня сейчас проблемы со страховкой.

— Да я все понимаю, — успокоил его Цукерман. — Кстати, насчет твоего фирменного стиля я не шутил. Видишь, глаз наметанный, я не ошибся относительно твоих уникальных возможностей.

Аллертон застенчиво опустил глаза, пряча смущенную улыбку.

— Давным-давно я снялся в нескольких фильмах. Но сейчас старый громила никому не нужен.

У Цукермана рождается идея. Возможно, все дело в том, что Цукерман несколько минут назад заглянул в бездну? Может, он задумался о Боге? Как бы то ни было, мысль поражает его туда же, куда и все прочие откровения, — в мошонку. Оттуда по позвоночному столбу она взбирается в самую сердцевину мозга. Осуществить задуманное будет нелегко, но для Цукермана это шанс выйти за пределы лжи, эксплуатации, алчности и обмана — привычных спутников его каждодневного существования. Может, это даже даст ему шанс что-то исправить, вернуться на путь Торы, осуществить мицву — доброе дело.

Выдержав драматическую паузу, Марвин Цукерман произнес, обращаясь к старому, выветренному монолиту:

— Видимо, уж прости мою самонадеянность, ты просто не встретил правильного агента.

В фильмах шестидесятых-восьмидесятых годов рано или поздно зритель обязательно заметил бы жесткое, грубо вылепленное лицо Хейвуда Аллертона — тогда еще вполне молодого человека, возраст которого трудно было угадать за маской неумолимой угрозы. Иногда он мелькал в эпизодах великих картин, чаще изображал мишень для картонных героев, скажем так, менее великих фильмов. Так или иначе, Аллертон на пике карьеры был дежурным злодеем всех студий, больших и малых. Вероятно, свою лучшую роль — провинциального расиста, который избивает героиню Пэм Грир, — он сыграл в знаменитом «черном» триллере «Дитя меда» (Avco/Embassy, 1971). Из его заметных экранных персонажей можно вспомнить маньяка-детоубийцу из малоизвестного фильма-нуар Орсона Уэллса «Гроб в комплект не входит» (RKO, 1974). Аллертон также леденил кровь зрителей в таких непохожих кинематографических эпопеях, как «Поезд чудовищ» (Hammer, 1969), «Переполох в джунглях» (New Line, 1976), «Медноголовые» (Universal, 1979), и в «Полете орла» (AIP, 1980), культовом боевике с участием Берта Рейнольдса и Твигги.

Увы, настали новые времена, и в Голливуде цифровых закачек и бесчисленных видео-по-запросу, демонстрируемых на портативных экранах в туалетных кабинках, особенности облика Аллертона не приносили ему ролей даже в рекламе средств от геморроя. Зло утратило человеческий облик; оно творится в лаборатории с помощью компьютерной графики и захвата движения.

За несколько последующих недель Цукерман потерял счет дверям, захлопнутым перед его носом. Но он не сдавался, ведь он выполнял Божью волю, святую мицву, что, в свою очередь, привело к интересному феномену: впервые в своей нечестной, притворной и презренной жизни Марвин Цукерман испытывал нечто близкое к настоящей заботе о другом человеческом существе.

Как и многие великие голливудские злодеи — Рондо Хаттен, Уильям Бендикс, Маргарет Гамильтон и Ричард Уидмарк, к примеру, — в реальной жизни Хейвуд Аллертон оказался добряком, мягкой натурой с ранимым сердцем. В его душе не было зла, и Цукерману он нравился все больше. Все осложнялось тем, что с каждым днем кроткий гигант становился слабее и слабее, злокачественные клетки пожирали остаток его земного времени быстрее, чем выцветал целлулоид его старых фильмов.

Поэтому Цукерман решил до отказа заполнить оставшиеся дни бедняги, и оба они, столь непохожие друг на друга, стали завсегдатаями в пабе «Молли Мэлоун», что в Фэйрфаксе. Они поглотили горы солонины и копченой лососины в «Кантерс Дели». Они бродили по голливудскому музею восковых фигур, посетили обсерваторию Гриффита, где Аллертон, заходясь от восторга, называл звезды на небосводе именами старых голливудских злодеев: Элайша Кук-младший, Чарльз Напьер, Сидни Гринстрит, Джон Вернон, Джек Элам, Даб Тейлор, Вернон Дент и прочая, прочая, прочая.

По воскресеньям они играли в гольф в клубе Циммермана в Беверли-Хиллз. Неторопливо прогуливались по лужайкам, делились сокровенными переживаниями и сожалениями. В одно из таких воскресений для Цукермана все и изменилось.

— Не удар — загляденье! — одобрительно заметил Аллертон, стоявший у восемнадцатой лунки.

Это, разумеется, было чистое вранье. От неловкого толчка Цукермана мяч лишь мазнул по лунке и увяз в песчаной ловушке.

— Я вот что хотел спросить, Хейвуд, — сказал Цукерман, выбивая мяч из песка. — Ты так… не похож на злодеев, которых играл. Тебе самому нравились — в лучшие времена, я имею в виду, — нравились эти персонажи?

— Сказать начистоту? — прогудел источенный жизнью монолит, склоняясь над мячом.

От былой мощи в нем не осталось почти ничего — кожа да кости. Он двигался значительно медленнее, поскольку обезболивающее постепенно проигрывало битву с волнами боли, взрывавшими его внутренности. Клюшка для гольфа в гигантских узловатых руках выглядела школьной указкой. Покачиваясь изможденной горой над крошечным мячом для гольфа, Аллертон продолжил:

— Да, мне нравилось играть злодеев. Я чувствовал, что… — он задумался, опираясь на клюшку, как на трость, — что те, кого я играл, были, конечно, подонками, но они… они… Я пытаюсь сказать, что моим любимым моментом было, когда они получали по заслугам. Когда наступало время расплаты. Понимаешь? Они глядели в глаза герою, своему сопернику, и принимали как бы эта… последствия. Не знаю, почему для меня это так важно. Этого мне сейчас больше всего недостает. Финальной как бы эта… точки, довершающей картину.