Джон Гарднер - Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы

— Джордж Лумис — славный парень, — сказал он. Затем, смутясь, заторопился: — И Уиллард тоже славный парень. И ты славная девушка, Кэлли.

Она слушала, откинув голову, нахмурив брови. И тут его внезапно прорвало, и он стал ей рассказывать — злясь на себя, но не в силах остановиться — о том, как его мать ненавидела отца, и о сестре старика Кузицкого, и о темноте, и о шуме дождя, которые он помнил с детства. Слова вылетали безалаберно, кое-как, скомканная поэзия готовилась взлететь, но вдруг рассыпалась мелким сварливым брюзжаньем, и Генри встал и подошел к ней и схватил ее за плечи и шипел на нее, глядя ей в лицо сквозь слезы, но глаза девушки вдруг широко распахнулись, она отстранилась. Они стояли неподвижно, как два дерева, еле дыша.

— Извини, — простонал он, прижимая к лицу кулаки.

Она долго стояла не двигаясь и ничего не говоря.

Потом сказала, все так же сторонясь:

— Вам, Генри, надо бы поспать.

Он вернулся к кровати, стараясь не наступить на Джорджа, и снова сел. Ни разу в жизни он не был так угнетен.

— Я имел в виду, — начал он, глубоко вздохнув, — что люди… — Он не договорил.

Девушка молчала, наблюдая за ним, словно издали. Потом сказала:

— Погодите, я вам помогу снять ботинки.

— Не беспокойся, — сказал он, огорчаясь, что она чувствует себя из-за него как будто в чем-то виноватой, а может, потому, что из-за его дури ей теперь приходится откупаться от него актом милосердия, как откупаются милостыней от калеки. Но она не послушалась, подошла и стала на колени между ним и неподвижным Джорджем Лумисом. В вырезе расстегнувшейся блузки виднелись голубовато-белые очертания девичьей неразвитой груди. Когда, подняв глаза, она увидела, что он на нее смотрит, щеки ее побледнели и рука машинально потянулась застегнуть воротник. Он перевел взгляд на свое колоссальное брюхо и не сказал ни слова — страдая от унижения.

Кэлли выпрямилась и спросила:

— Так лучше?

Он кивнул.

— Извини, — сказал он. — В другой раз не позволяй мне допоздна тебя задерживать. Ты не представляешь…

— Да ничего, — ответила Кэлли. Она сердито надула губы, но сердилась вроде бы не на него. Было такое впечатление, будто и она, в свои шестнадцать, уже стареет.

Несколько минут ему казалось, будто он смотрит ей в лицо, прямо в глаза, потом он понял, что она уже ушла. На какое-то мгновение он усомнился, а была ли она тут вообще. Неожиданно в его воображении возникли мистер и миссис Фрэнк Уэлс, придирчиво разглядывающие смущенного сутулого шофера, сделавшего предложение их дочери. Увидел он и ликование в глазах старика Кейзи, целующего после свадебной церемонии невесту — поцелуй добряка домашнего врача, не мирового судьи. Генри стащил с себя рубашку и сидел на кровати в одних штанах, пытаясь переплавить слова и жесты в нечто, способное выразить его огромные, неповоротливые, скомканные мысли. Он стиснул кулаки, чтобы не дать ей еще раз, в его памяти, опуститься перед ним на колени. Но память позволила себе и не такое. Этой ночью в сновидениях сомсовское его наследие, словно черно-серое чудище, вылезало вновь и вновь из пучины полуночи: он представлял себя с нею в постели и осквернял ее вновь и вновь, неистово и нечестиво. Он был сам себе омерзителен, в груди пекло, когда, внезапно приподнявшись на постели, обнаружил, что комната залита солнечным светом и за окном поют птицы. Джордж Лумис сидел напротив, прислонившись к стене, крепко зажмурившись и обхватив руками голову. На мгновение он открыл глаза и тотчас же опять зажмурился.

— Все люди — сволочи, — сказал Джордж.

До Генри донесся дальний, еле слышный звон колоколов — это звонили в баптистской церкви в Новом Карфагене.

— Да ладно, — ответил Генри, пожал плечами и сразу как-то обмяк. Некоторое время он думал об этом или обо всем вообще, потом со вздохом кивнул. — Да ладно, — сказал он.

Уиллард Фройнд откопал какой-то идиотский конкурс, первая премия тысяча долларов. Ей-богу, он не хуже всякого другого, сказал Уиллард, сумеет смастерить себе автомобиль. Он прочитает Генри напечатанные в журнале правила конкурса и покажет ему чертежи, он их только что сделал. Они прошли в пристройку, и Генри, присев на край кровати и закрыв глаза, стал слушать чтение Уилларда. Уиллард читал медленно, как человек, не привыкший читать ничего, кроме заголовков, или как адвокат, подчеркивающий значение каждой фразы. Когда Генри поднимал на него взгляд, слегка хмурясь, чтобы не показывать своего скептического отношения, Уиллард наклонялся в его сторону и читал еще медленнее и с нажимом. Он все читал и читал, одно условие вслед за другим, а Генри вспоминал те времена, когда он был в возрасте Уилларда Фройнда. Тусклыми прямоугольниками обозначились в его памяти окруженные старыми мальвами желтые кирпичные дома поселка Путнэма. Люди, которых он знал в давние времена, снова вернулись к нему; люди, которые состарились с тех пор, вновь были полны жизни. Вот его отец, огромный, неподвижный, как валун на дне ущелья, и док Кейзи, усмехающийся, с пергаментной кожей, помахивает юрким стеком, косит глаза. Вот мать Кэлли, белая и полногрудая в те времена, и отец Уилларда, уклончивый, лукавый, поглядывает из-под пухлых век на корову голштинской породы, подмечая все ее дефекты, и, как на счетах, производит в уме вычисления. Все они в те дни лелеяли большие надежды. Всем им предстояли важные дела.

— Черт возьми, Генри, ведь это именно то, что надо, — говорил Уиллард. — Соревноваться просто не с кем, серьезные соперники исключены. Ни тебе профессионалов, ни родственников Фишера, ни одного опасного конкурента. А теперь смотри! — Он разложил на столе чертежи, и Генри встал и пересел на стул против Уилларда. Он надел очки и пододвинул к себе ближайший чертеж. На желтом листе бумаги извилистыми линиями изображалась иглоносая машина с раскидистыми крыльями и приподнятым задом.

— Я думал, ты хочешь ездить на автомобилях, Уиллард, — сказал Генри.

— Елки-палки, да ведь с тысячей долларов я могу ездить хоть до луны и обратно. — Он постучал по чертежу костистым тупым пальцем. — Как тебе кажется?

— Не знаю я, Уиллард, — отозвался Генри. — Я не очень-то разбираюсь в конструировании автомобилей.

— Но как ты все-таки считаешь? — скосив глаза, он всматривался в лицо Генри, и даже скулы его резко обозначились от напряжения.

Генри снова посмотрел на чертеж, сперва сквозь очки, затем сдвинув их на кончик носа, а Уиллард вынул сигарету и закурил.

Генри сказал:

— Машина, конечно, красивая. — А затем: — Вот разве только одно. Она не… — Он не знал, как выразить то, что намеревался сказать. Хотел было замять это дело и просто похвалить машину, но Уиллард на него насел, и в конце концов, чувствуя себя последним кретином, он выпалил: — Она не похожа на тебя.