Альфред Дёблин - Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу

Первый вечер носил удивительно торжественный характер, этому способствовало и богатое угощение: сандвичи, пирожные, конфеты, ликеры. Мир был заключен! Приближаясь к столу, накрытому в сторонке и уставленному яствами, гости сияли и говорили друг другу: поглядите-ка, мир восстановлен!

А какой оживленной была мать, госпожа Элис! И она изменилась к лучшему. Правда, на прежних встречах Элис также почти все время присутствовала, но держалась особняком, эдакое неземное существо, витающее в облаках. Однако излечение любимого сына преобразило и ее — Элис болтала, смеялась. Она переходила от одного гостя к другому, пожимала руки, задавала вопросы.

Разумеется, среди гостей был и сноб Джеймс Маккензи, брат Элис; вечер явно пришелся ему по душе, он тут же освободил место рядом с собой для молодого художника, к разглагольствованиям которого внимательно прислушивался.

Только дочь хозяев Кэтлин — было известно, что она не посещает университета, работает дома, чтобы освежить в памяти кое-какие знания, утраченные во время войны, — только Кэтлин выглядела переутомленной, что было легко объяснимо. Она производила впечатление человека, которого внезапно оторвали от чего-то: от важного дела или не важного, но оторвали от занятия, поглощавшего его целиком. Поэтому мать очень часто подходила к Кэтлин, которая стояла у накрытого стола: девушка не слишком расторопно ухаживала за гостями.

Бросалось в глаза пустое кресло хозяина дома. Действительно: лорд Креншоу, к чьей мощной фигуре все привыкли, не сидел на своем обычном месте у камина. Гостям объяснили, что он еще у себя — работает. Гордон появился позже, одновременно с доктором Кингом, которого все поздравляли с успешным лечением Эдварда Эллисона. Он благодарил, но при этом уверял, что не может отнести комплименты на свой счет. Как всегда, победила природа, а в данном конкретном случае сыграла роль также и обстановка, домашние условия. Подобно великану Антею, Эдвард восстановил свои силы, прикоснувшись к земле, к земле своей родины.

Воскликнув «ах, так», старая гувернантка заметила, что это могло бы стать отправным пунктом для очередной беседы, тему можно легко развить; надо думать, сегодня этим займется доктор, доставив большое удовольствие гостям. Но Кинг воздел руки к небу:

— Хотите, чтобы я рассказывал? Неужели вы ничего не слышали о профессиональной тайне?

А вот и Гордон Эллисон. По нему было видно, что он чересчур много работает. И еще, наверное, он пишет теперь в другом жанре. Ибо обычно отблеск жизнерадостности и эпикурейства, присущих его творчеству, лежал на лице Гордона, что великолепно сочеталось как с его жирными телесами, так и с неимоверной писательской плодовитостью. Теперь что-то в нем поломалось; это заметили все, все, кому он жал руку, с кем здоровался. Война, ворвавшаяся в этот дом, настигла задним числом и Эллисона-отца, который убежал от нее в такую даль. Сын, хоть и больной, уже вернулся с войны, для Гордона же война только началась.

Эта мысль приходила на ум каждому, кто помнил первые сборища в доме Эллисонов, когда лорд Креншоу восседал на своем месте у камина, освещенный пляшущими языками красного пламени, и давал волю своей буйной фантазии, увлекая слушателей до такой степени, что они не чаяли выбраться из водопада гордоновских вымыслов.

Кэтлин подвинула отцу кресло. Он сел, склонив голову чуть налево. Люди, видевшие эту огромную тушу, думали и сейчас: ну и гора! Гора жира и мяса, обтянутая кожей, без всяких признаков костей. На Гордоне не было его обычного голубого шлафрока с широким поясом, он не надел также синих носков и вышитых желтых шлепанцев. На сей раз он облачился в строгий темно-серый костюм, пиджак он не стал застегивать; воротничок рубахи и манжеты были ослепительной белизны, в зеленоватом галстуке торчала жемчужная булавка. Гости, сидевшие поблизости от Гордона, заметили также, что на его левом запястье красуется широкий золотой браслет.

Да, Гордон все еще утопал в собственном жире; жир обхватывал его подобно панцирю. Но как держался этот жир? Только лишь благодаря обтягивающему костюму?.. Теперь Эллисон казался моложе, чем раньше. Однако лицо его приобрело землистый оттенок, глаза сузились, взгляд был мутный, больной. Гости понимали, что в этом состоянии лорд Креншоу при всем желании не сумеет сочинить вариацию на тему баллады о трубадуре: хорошо еще, если он вообще примет участие в общей беседе. Гордон быстро переменил привычную позу: большая голова с гладко прилизанными седыми волосами уже не склонялась гордо набок, шея вытянулась вперед, туловище осело в кресле… Лорд Креншоу оглядывался по сторонам, наблюдал. Он не улыбался.

Когда разносили чай, Гордон сильно подался вперед, обхватил обеими руками колено — он сидел закинув ногу на ногу, — и заговорил со своим шурином Маккензи: в такой позе Эллисон просидел довольно долго, потом выпрямился и закурил сигарету, которую вытащил из плоского золотого портсигара, лежавшего в кармане жилета, — до сих пор никто не видел лорда Креншоу с сигаретой.

Как раз в эту минуту Элис взяла в столовой рядом поднос с пирожными, намереваясь обнести гостей. Пораженная, она остановилась. Сердце на мгновение замерло.

«Однажды и я был молод, шел своим одиноким путем и вдруг сбился с дороги. Я обрадовался, встретив путника…»

Когда Элис, держа обеими руками поднос, подошла ближе, улыбаясь гостям, уступавшим ей дорогу, — она увидела на запястье Гордона широкий, хорошо памятный ей браслет. Элис хотела обойти гостей, чтобы угостить их пирожными или передать поднос Кэтлин, но вдруг… двинулась прямо на Гордона. Подошла и встала с подносом напротив брата и лорда Креншоу, который сидел все еще наклонившись вперед и курил, медленно затягиваясь. Только после того, как Маккензи прервал разговор и решил взять у сестры пирожное, лорд Креншоу выпрямился и поглядел в безмолвное, застывшее от удивления лицо Элис.

Их взгляды скрестились.

Рука Гордона шарила по подносу. Он уронил пирожное, и Кэтлин тут же подскочила к отцу, подняла пирожное, весело затараторила. Взяла у матери поднос, сказала, улыбаясь:

— Отец вообще не должен есть сладкое. Вот почему пирожное упало на пол.

Гордон:

— Ты права. Сладости мне запрещены. Но у меня вдруг слюнки потекли.

Джеймс:

— Зачем тогда Элис предлагает Гордону пирожные?

Элис:

— Я совсем забыла.

Она не сводила глаз с золотого браслета мужа. Он это видел, он все понимал.

Наконец Элис закрыла глаза, отвернулась, заставила себя отойти и смешаться с толпой гостей.

Некоторое время разговор перескакивал с одной будничной темы на другую, потом раздался нерешительный голосок старой гувернантки Вирджинии Грейвс — сперва она пошепталась с железнодорожником, который выполз из своего угла под бюстом Сократа, а потом заговорила громко, чтобы привлечь внимание гостей. Мисс Грейвс хотела знать, отказались ли присутствующие от прежнего порядка вечеров в этом доме. Она, Вирджиния, все еще находится под впечатлением концепции хозяина дома о всемогуществе и гнете вымысла, о том, что люди, одержимые определенными идеями, не могут от них отказаться, наконец, под впечатлением эллисоновской истории трубадуров, которые участвовали в крестовых походах и поклонялись дамам, даже не будучи с ними знакомыми.