Олег Журавлев - Соска

Я написал рассказ. Перечитал его сотни раз. Мне лично он понравился. А в голове уже толкались новые идеи. Я заболел пером. Решил: напишу сборник, отправлю в издательство, и обязательно под псевдонимом. Это будет мой личный секрет. Моя собственная победа, если напечатают. Главное, чтобы про это не узнал он. Главное, чтобы…

А время знай себе бежит и бежит.

Вот уже и мама умерла.

Начальник службы безопасности категорически запретил лететь в Россию. «Ты что, идиот?» — возмутился я. «Да, — отвечает, — идиот. Вы мне за это платите. Но вы не полетите. Сейчас это очень опасно. У меня информация».

Мы большие друзья. Зовут его Анджело, а фамилия греческая, которую я, как и положено маленькому самодостаточному корольку, не удосужился запомнить. Заканчивается на «опулус», разумеется. Анджело — вечно загорелый, с толстой шеей. Левую часть его лица пересекает шрам, и от этой его загорелости шрам всегда кажется особенно нездорово розовым. Похоже на мазок какого-то суперклея, который, засохнув, сместил кожу на пару миллиметров вниз на лбу, на веке, на щеке. Короче, внешность у моего самого главного телохранителя сумрачная, страшноватая, опасная. От этого он кажется особенно желанным и безоружным, когда через внешность эту «переступаешь» и поближе его узнаешь. Может быть, Анджело — мой единственный настоящий друг? Вряд ли. Он просто на работе…

Не лететь на похороны мамы. Да этот «опулус» просто офонарел! И потом, со мной вообще ничего не может случиться. Я неуязвим, я почти бессмертен. Опулус этого просто не знает. Я под его крылом. Я в его майке, я… Я же не преступник, чтобы совершать на меня покушения. Я всего лишь очень богатый человек И потом… Не каждый день у вас умирает мама.

— Я полечу, — твердо сказал я и встретился с Анджело глазами так, что в воздухе затрещало и запахло озоном.

Мудрый мужик. Самый доверенный из всех моих доверенных лиц. Крепость.

— И еще. Я полечу один.

Мудрые люди на то и мудрые, чтобы читать по глазам, по интонации, в крайнем случае просто по воздуху…

Анджело ничего больше не сказал. Он просто понял, что спорить бесполезно, и не стал тратить время. Несколько минут он размышлял, затем брякнул:

— Полетите на рейсовом самолете.

Меня вдруг охватило то самое возбуждение, которого я не ощущал так давно. Все-таки жить под кислородным бронированным колпаком — опасная штука. Исчезает иммунитет. Можно погибнуть от укуса комара, оказавшись на настоящем воздухе.

Ха-ха. Этакий Билл Гейтс, путешествующий в бизнес-классе обыкновенного рейсового «боинга», храбро снующего между разрывами террористических ракет «земля-воздух», пробираясь все дальше и дальше, на родину, к маме. Я открыл глаза.

— Полетите в экономе, — рубанул Анджело. — Так будет лучше.

По интонации начальника службы безопасности я понял, что больше уступок он мне не сделает. А он продолжал чеканить команды:

— Никому ни слова. В курсе будет только один человек. Этот человек — я. С меня и спрос. Полетите в гриме. Смените личность. Полностью. Это — обязательное условие.

Анджело собственноручно купил мне билет. Наклеил на лицо органическую маску. О существовании таких штук я даже не подозревал. Совершенно прозрачная, она приклеивается к коже и дышит вместе с ней, изменяя структуру лица на те ничтожные миллиметры, которые делают вас другим человеком. Чтобы снять ее потом, мне придется неделю умываться специальным раствором.

Выдал документы на чужое имя. Тоже русское. Логично: несмотря на годы, прожитые в англофонной стране, я сохранил русский акцент. Я посмотрел на розовую страничку. Степан Свердлов. Фамилия мне понравилась. Твердая, честная. Фотография в красной книжечке была сделана с моего «нового» лица. Существовал ли этот Степан на самом деле, здесь, в Канаде, или там, в России, и дал ли согласие на использование своей личности, я не спрашивал. Я просто знал, что все, что делает Анджело, является лучшим из всего, что можно сделать.

Опулус работал профессионально. На всю подготовку ушло полдня. У меня даже не оставалось времени упиться горем, и я отложил это занятие на долгие часы полета. На следующий день я уже должен был быть в родном городе. Как раз к похоронам…

Анджело собственноручно отключил камеры наблюдения и заставил «королька» вылезать через окно туалета. Я ему доверял как себе и, как послушный баран, следовал инструкциям, которые он мне выдавал порциями по мобильному телефону. Значит, есть у него доводы, чтобы весь этот маскарад затевать. Значит, действительно владеет информацией. Мало ли. Конкуренция не дремлет. Colotoff Inc. многим перешла дорогу. А как же иначе в мире ну очень больших денег?

Одетый в простенькую курточку коммивояжера средней руки, я на обыкновенном такси доехал до аэропорта и затерялся в толпе отъезжающих. Увидь я сам себя со стороны, через какую-нибудь публичную камеру внешнего наблюдения, скорее всего не узнал бы. От могущественного господина Колотоффа со многими нулями, что устанет выписывать рука, у серенького «продавалы» с дешевым чемоданчиком на колесиках не осталось никаких следов.

А если заглянуть в чемоданчик… Запасные трусы (ужасного качества), носки, костюм, галстук с рубашкой, гадкий лосьон для бритья, идиотские тапочки — стандартный набор человека, привыкшего проводить в командировках большую часть своей жизни, — меня от этого наборчика, наверное, стошнило бы.

В бумажнике у меня теперь лежали чужой паспорт, незнакомые визитки, кредитная карточка с логотипом конкурирующего, а не моего собственного банка, в телефоне — номера неизвестных мне людей, а в зеркалах я сталкивался с зашуганным «человечком из толпы», которого я сам узнавал только усилием воли. На мой взгляд, весь этот цирк был слишком уж детальным.

Успокаивало то, что за серым муравьем-коммивояжером отовсюду и ниоткуда наблюдает страшный и добрый человек со шрамом.

Мне вдруг стало хорошо от мысли, что я стал таким же, как все. То ли от реалистичности мизансцены, то ли от моего внутреннего настроя, да только Colotoff Inc. вдруг разом перестала иметь ко мне непосредственное отношение. Спустя каких-то полчаса скитаний по аэропорту мне уже было странно подумать, что где-то существует кожаное кресло в безразмерном кабинете, развернутое к окну во всю стену, а за окном — город, да что там город — страна, простирающаяся внизу, под ногами, в прямом и переносном смысле слова.

Единственное, что мне напомнило о на время потерянной империи, так это надпись на дне пластикового стаканчика из-под кофе, когда я швырнул его в урну. Их, кажется, производил один из моих заводов, а кофе был таким отвратительным, что я долго не мог запить его водой.