Давид Фонкинос - Воспоминания

С бабушкой мы встретились за завтраком. Мы были похожи на старую пару, в которой каждый лелеет свои укоренившиеся привычки: бабушка пила чай, я — кофе. В качестве звукового фона откуда-то доносилась смутно различимая музыка, нечто среднее между Барбарой и ABBA. Я выпил несколько чашек в надежде проснуться.

— Какой замечательный завтрак, — сказала бабушка.

— Да? Ты находишь?

Бабушке все казалось замечательным в то утро. Лучшие моменты жизни — это те, когда тебе безразлично, что ты ешь. Я бы сказал, что хлеб имел в то утро вкус возвращения в детство. Но я помалкивал, радуясь ее хорошему настроению. Мы решили отправиться на поиски этой самой Алисы, единственной, кто не канул в просторах географии. Я предложил сначала позвонить, но бабушка считала, что лучше свалиться как снег на голову. Сюрприз так сюрприз. Погода по-прежнему стояла чудесная: то ли лето было в тот год упрямое, то ли осень робкая. Кто их разберет, эти времена года.

Добираться было недалеко. Я предложил поехать на машине, но бабушка пожелала идти пешком. Мы побрели вдоль прибрежных утесов. В какой-то момент, потрясенные зрелищем, мы невольно остановились. Берег обрывался вниз так резко, что дух захватывало. Это ощущение края света спровоцировало немало самоубийств. Но мне казалось странным хотеть смерти лицом к лицу с морем, лицом к лицу с такой величественной красотой. Открывающаяся перед нами даль обязывала нас жить. Некоторое время мы стояли молча, завороженные необъятностью горизонта.

Я постучал в дверь. Нам открыла женщина лет пятидесяти, дочь Алисы. Каждое утро она приходила ухаживать за матерью. Мы объяснили, кто мы такие. Женщина не могла поверить своим ушам.

— Невероятно! Значит, вы… вы учились с мамой в одном классе?..

— Совершенно верно.

— Ой-ой-ой… Какая жалость!

— Жалость? Почему жалость?

— Дело в том, что у мамы… не очень хорошо с головой… В общем, если называть вещи своими именами, она выжила из ума.

— Мы вам очень сочувствуем, — сказал я, чтобы заполнить неловкое молчание.

— У нее болезнь Альцгеймера. Это теперь частое явление, и вроде бы люди понимают, о чем речь, но пока не примеришь на себя, не поймешь, что это такое. Просто однажды ваша мама перестает вас узнавать.

Что тут скажешь? Приятного сюрприза из нашей затеи не вышло. Дочь Алисы продолжала:

— Она вообще никого не узнает. Меня она принимает то за домработницу, то за свою собственную мать.

За кого-то она примет нас? По длинному-предлинному коридору мы прошли в комнату старушки — как будто перешли из одного мира в другой. Прежде чем открыть дверь, ее дочь тихонько постучала. Алису мы застали перед большим, обрамленным лампочками зеркалом. Она расчесывала щеткой волосы. Странное это было зрелище. Такие зеркала бывают в уборных у балерин. Она увидела наше отражение и обернулась, ничего не говоря.

— Мам, к тебе гости. Эта женщина училась с тобой в одном классе.

На мгновение воцарилась тишина. Алиса созерцала мою бабушку. Продолжение могло быть каким угодно. Алиса могла все что угодно сказать или подумать, могла совершить любое безумство. Она встала и подошла к своей бывшей подруге. Подошла вплотную, так что я почувствовал, как у бабушки заколотилось сердце. Мы стояли в полной растерянности. Я не знал, куда деться. Выдохнул еле слышное «Добрый день, мадам», но реакции не последовало. Больше ничего выдавить из себя я не мог. Алиса положила ладонь бабушке на лицо, постояла так немного и произнесла:

— Да, я помню.

— …

— Я помню тебя.

— Мама, правда? Ты вспомнила, что вы были в одном классе?

— Со мной? Нет, это с тобой она была в одном классе. Я прекрасно помню, это была твоя лучшая подруга.

— Да нет же, мама, она училась с тобой.

— Мы учились с тобой вместе до третьего класса, — сказала бабушка. — Ты сидела за мной. — Она повернулась спиной и подняла волосы. — Узнаешь мой затылок?

Пожилая дама посмотрела на бабушкин затылок, и рот ее растянулся в улыбке. Она не имела ни малейшего представления о том, кто стоит перед ней. Мне стало до слез обидно. Бабушка сбежала из дома престарелых, отправилась одна на край света, ничего не боясь, — и все ради того, чтобы вернуться в свое детство, которое предстало перед ней в образе выжившей из ума старухи.

Прошло несколько томительных секунд. Алиса сказала:

— Ну что же, добро пожаловать. Не выпить ли нам шампанского?

Ее дочь, видно, привыкла к неожиданным материнским причудам.

— Прекрасная мысль, — сказала она. — Пойду принесу.

Она отправилась на кухню. Мы остались втроем. Алиса вернулась в свое кресло. Бабушка присела рядом на край кровати. Еще несколько секунд они смотрели друг на друга с вежливой улыбкой. Алиса снова стала расчесывать волосы. Бабушка предприняла еще одну попытку:

— Неужели ты правда не помнишь? У нас классной была мадемуазель Ружон. А помнишь Эдит? А Жан-Мишеля? Он ведь был в тебя влюблен… По уши влюблен… Он писал тебе стихи, и ты нам их читала… Такие плохие стихи, что не смеяться было невозможно..

Алиса обернулась, долгим, пристальным взглядом посмотрела на бабушку и проговорила:

— А хорошо бы все-таки выпить по глотку шампанского.

Делать было нечего. Я подошел к бабушке, чтобы как-то ее поддержать и утешить. Я чувствовал, что эта ситуация совершенно выбила ее из колеи. Она шепнула мне:

— Ты решишь, что я сошла с ума, но она совсем не изменилась. Уму непостижимо, совсем не изменилась. Глаза все те же…

Тут она осеклась и заплакала. Это произошло как-то само, ее вдруг сотрясли короткие и сильные рыдания. Алисина дочь вернулась и застыла на пороге, увидев, что гостья плачет. Она так и стояла в дверях, с подносом, на котором громоздились бутылка шампанского и четыре высоких бокала, не решаясь войти, трогательная и смешная одновременно.

Альцгеймер был блестящим психоневропатологом, но не знал еще, что сделанное им открытие назовут его именем. Огромную роль в его жизни сыграла женщина. Этой женщиной была Августа Д., поступившая в лечебницу Франкфурта 2$ ноября 1901 года. Альцгеймеру было тридцать шесть, когда он занялся этой пациенткой, страдавшей от прогрессирующего снижения умственных способностей. Он решил вникнуть в ее случай, не предполагая, что она станет для него чем-то вроде музы, олицетворением изучаемого им недуга. Следя изо дня в день за развитием болезни, записывая бред своей подопечной и ее несуразное поведение, доктор садился подле нее и начинал свой допрос:

— Как ваше имя?

— Августа.

— А фамилия?

— Августа.

— А как зовут вашего мужа?

— Августа.

Так отвечала она на все вопросы.