Михаэль Кумпфмюллер - Великолепие жизни

Желаний на Новый год более чем достаточно, но большинство из них боязно даже помыслить. Дора желала бы никогда больше так не пугаться, как неделю назад; а в новогоднюю ночь она хочет просто лежать с ним в постели. Полночь уже давно миновала, от усталости у нее глаза слипаются и ноги холодные, но это только ноги, а так она теплая и греет его под одеялом. Около двух она засыпает, что само по себе можно считать маленьким чудом, потому что, невзирая на мороз, окна повсюду нараспашку и шум стоит невообразимый, как напишет он потом домой, все небо в ракетах и по всей округе музыка и гвалт.

Им не вечно быть вместе. Иногда он видит ее, одну, без него, лет через десять, когда ей будет тридцать пять и красота ее чуть поблекнет, но одновременно обретет своего рода четкость завершенности. Такой стройной она уже не будет, скорее полноватой, если предвидение его не обманывает, но взгляд — взгляд останется, а с ним и нежность, и живость, и вера в добро.

Однажды ему снится Ф. Впервые за много месяцев он о ней вспоминает — и то лишь потому, что она ему приснилась. Он знает, вернее, слышал — ведь вскоре после расторжения помолвки переписка между ними оборвалась, — что она замужем и у нее дети. Да он и понятия не имеет, о чем бы ей писал. Что наконец-то обрел ту жизнь, которую она с ним вести не захотела? Из всего сна запомнилось лишь, что он как-то был связан с мебелью, с обстановкой огромного салона, они ведь насчет мебели часто препирались.

Оттле он пишет, что Меран [11] Меран (Мерано) — город-курорт в Северной Италии, расположенный в альпийской долине. — это вообще-то очень даже неплохо. Но пока что он останется в Берлине, где с Нового года, как и было обещано, цены уже слегка снизились, поездка на городской железной дороге до Потсдамской площади стоит на треть дешевле, а литр спирта — чуть ли не вполовину. Несмотря на Дорины опасения, они все-таки поехали в город, погода не такая уж скверная, и действительно иногда приятно побыть на людях, убедиться, что все на своих местах, а цены, как уже было сказано, очень даже интересные, к примеру, венский шницель со спаржей в дешевом ресторанчике стоит — в скобках прописью — целых двадцать крон. Да, морозы сильные, пишет он вечером, но под пуховой периной ему тепло, иногда и в парке под солнышком выпадают блаженные минуты, а уж если прислониться спиной к батарее центрального отопления, то совсем хорошо, особенно когда вдобавок и ноги в теплом мешке греются.

Больше всего она радуется, что теперь и родители его о ней знают, так сказать, вполне официально, — знают, что они вместе живут. Все-таки, хотя и немного, ее это обижало, Франц не решался им о ней сообщать, но теперь им о ней известно, она достойна упоминания в письмах с обеих сторон, у нее есть имя, она теперь спутница Франца, и ей даже благодарны, в последнем письме от родителей ее даже доброй феей назвали, почти как в сказке.

Но есть и плохие вести, касательно квартиры. Они имели разговор с хозяйкой, вообще-то лишь потому, что намеревались из соображений экономии от второй комнаты отказаться, а вместо этого выяснилось, что им предлагается снять и третью. Госпоже Ретман нужны деньги, и сумма, на которую она рассчитывает, им, увы, не по карману. Очень жаль, говорит она, а Франц хотел бы знать когда, на что она отвечает, ну, разумеется, не завтра, но к первому февраля, так она думала, впрочем, быть может, для них еще найдется квартира взамен, одна ее знакомая как раз ищет новых квартирантов, прежний жилец там умер.

Совсем иначе, чем в ноябре, но на них вновь, как гром среди ясного неба, обрушивается внезапное выселение. Франц переживает это известие очень тяжело, чувствует себя чуть ли не изгоем, уже и квартире не рад, вообще сомневается в Берлине, может, лучше куда-то еще перебраться. Но куда? Он рассказывал ей о Меране, где побывал много лет назад, но она не представляет, что это такое, к тому же он был там всего лишь в гостях, один, можно считать, на отдыхе. Так что, может, лучше все-таки озеро Гарда, где он тоже уже бывал? Гарда — это почти что море, говорит он, только очень итальянское, по берегам веселенькие деревушки, а вдали горы. И в Меране повсюду горы, она этих гор боится, никогда не думала, что вся ее жизнь может столь круто перемениться.

Она советуется с Юдит. Подруга уже много раз звонила, предлагала встретиться, у нее важные новости. Нет, не мужчина, — это на вопрос Доры: что, мужчина? Ну, то есть, может быть, роняет Юдит, но не то, что ты думаешь. Они договариваются встретиться в Моабите, в кафе, владелец которого — один из ее дядей, и, пока делают заказ, все мгновенно выясняется: Юдит едет в Палестину, самое позднее — этим летом. А мужчину, о котором была речь, зовут Фриц, он еще вовсе не старый, тридцать шесть лет, по профессии врач и давно уже сионист. И вот с ним она едет, будет жить в кибуце на море. А больше между ними ничего, просто он спросил, есть у нее кто-нибудь, с кем она могла бы поехать. А потом: поедешь со мной? Дора рассказывает про Меран, она не знает, хочет она туда или нет. Юдит считает, если вы в Меран собрались, то с тем же успехом можете и в Палестину отправиться. Но нет, это совершенно исключено, на что они там жить будут, не говоря уж о его здоровье, вот только куда же, господи, им податься.

А снег все идет и идет, она думает о Юдит, собравшейся в Палестину, а сама мысленно все время гуляет по горам. Франц тихий ужасно, ему хочется знать, как в конце концов все решится с квартирой, но знакомая госпожи Ретман, как назло, теперь в отъезде, они встречаются с хозяйкой в прихожей, вежливо раскланиваются и расходятся в разные стороны. Однажды, ближе к вечеру, она вдруг стучится к ним вместе с каким-то мужчиной, тот якобы ищет квартиру, но эта, похоже, не особенно его вдохновляет. Он испуганно косится на Франца, возлежащего на софе, пока госпожа Ретман расхваливает достоинства своих трех комнат, заодно делая вид, какая это для нее жалость — таких замечательных квартирантов выселять.

Все опять как-то повисает в воздухе. То кажется, что они все-таки остаются, то прикидывают, к кому из знакомых в случае нужды можно временно подселиться. Или вообще из Берлина уехать? Опять всплывает Меран, она даже понемногу на это настраивается, Меран, почему бы и нет, но тут вдруг Франц заговаривает о Вене, что ее, честно говоря, безмерно удивляет, ведь в Мюрице, помнится, он от Вены камня на камне не оставлял, Вена во всех отношениях совершенно неприемлема, хотя какой-никакой, но все-таки тоже город.

После того приступа жара он почти не писал. Вечерами он садится за стол, но сразу видно, что ему это не по нутру, работа утомляет, только отнимая силы, вместо того, чтобы придавать новых. Иногда ей хочется его отговорить, она напоминает, просит — пожалуйста, только не допоздна, как вчера, вчера он опять полночи просидел. Она слышала, как он пришел, и уже тогда хотела спросить, но не осмелилась, как и сейчас, за завтраком, когда она в его халате сидит у него на коленях и ни одна душа на свете не знает, что с ними дальше будет.