Михаэль Кумпфмюллер - Великолепие жизни

Не проходит и двух недель, а от всех этих Дориных надежд мало что остается. Никогда она не думала, что будет вести такую жизнь, и тем не менее она ее ведет, приняв свою участь, как смиряется с судьбой потерпевший крушение мореход, которого забросило на необитаемый остров, — живет, сколько хватает сил, а хватает их не всегда. По вечерам в гостинице она буквально на последнем издыхании, измотана и вместе с тем взбудоражена, ведь поводы для всяких мелких волнений возникают то и дело, сегодня утром телеграмма от Роберта, который без всякой предварительной договоренности просто уведомляет о своем приезде, чему ей удается воспрепятствовать лишь ценою самых недвусмысленных выражений. Франц между тем уже просто часы считает, до того ему не терпится уехать, ведь это их последний день в Вене. Она перекусила в ресторане, где, по счастью, не привлекает особого внимания, постояльцев сейчас немного, у официантов работы почти нет, так что кто-то из них то и дело подходит к ее столику спросить, не желает ли она чего. Она попросила подать карандаш и бумагу, хочет написать его родителям, только от себя, что ей непривычно, да и врать от своего имени гораздо трудней. Она пишет о предстоящем переезде, все это якобы с полного согласия врачей, что уж точно переворачивает факты с ног на голову, ведь на самом деле они до последнего ее отговаривали, но извольте, Франц бодр и весел, а проспекты нового санатория она в ближайшее время вышлет.

В день отъезда настроение хуже некуда, ночью, оказывается, умер Йозеф, а ведь еще накануне вечером бегал как молодой. Впервые она видит, как Франц плачет, это слезы гнева, словно при всем желании он не может понять, не в силах смириться, как это Йозеф, неугомонный Йозеф — и вдруг умер. Как это врачи могли недоглядеть? Со своей стороны Дора видит в этой смерти прежде всего предостережение: даже если человек на ногах и ест за двоих, это вовсе не означает, что он выживет. Почта опять приносит последние новости, открытку от Макса, который продал мышиную историю и просит сообщить, на какой адрес высылать деньги. Погода, по счастью, превосходная. Около полудня они трогаются в путь, до вокзала берут машину и в самый раз поспевают к поезду, который идет прямо до Клостернойбурга. Их сопровождает Феликс. Все рады, что клиника уже в прошлом, на душе полегчало, можно обсудить планы на ближайшие дни, ведь места вокруг санатория и впрямь дивные, его балкон утопает в цветах, а комната залита солнцем. Все сияет белизной — стены, кровать, шкаф, умывальный столик, есть даже письменный стол, хоть и непонятно, как он тут уместился, поэтому чуток тесновато, это да, но уж никак не скажешь, что неуютно. Госпожа Хофман, вместе с супругом зашедшая поприветствовать нового пациента, говорит, что для них это большая честь, тут же проводит краткую экскурсию, но Франца интересует только комната. Она во втором этаже, с видом на сад, где уже расцветают первые розы. Трое-четверо пациентов сидят на веранде, где-то вдалеке слабо журчит ручей, вокруг холмы, леса, виноградники.

В первые дни у них, можно считать, просто загородный отдых. Они сидят на балконе, наслаждаются теплом, Франц впервые за много дней в костюме, его распирает жажда приключений, так что сразу после завтрака они отправляются в сад, где в этот час загорает на солнце молодая женщина, как позже выяснится, баронесса, которая славится здесь своим непомерным аппетитом. В дальнем конце участка кованые ворота, выйдя за которые, оказываешься в чудесной маленькой долине, где журчание ручья, пение птиц, самый воздух — все напоено торжествующей весной. Они идут налево, берегом ручья, пока несколько минут спустя не доходят до деревни. Хоть путь был недолог, они устраивают себе передышку на скамейке, по-прежнему в наилучшем самочувствии. Вокруг великое множество гуляющих, семьи с детьми, все в воскресных нарядах, направляются обедать в два местных трактира. Франц не прочь совершить прогулку на пролетке, толстяк-кучер бойко расхваливает свой кабриолет и за вполне умеренную плату везет их в соседний Клостернойбург, где на улицах еще оживленнее. Франц смеется, он весел и даже шаловлив, почти как в прошлом году на пляже, то и дело обнимает ее, целует ей руки, лоб, даже нос, словно поверить не может, что она и вправду с ним и никуда не денется. Кроме мышиной истории Макс, оказывается, и другую, про их первую берлинскую хозяйку, тоже продал, как раз сегодня она напечатана в одной из пражских газет, которой у них здесь, разумеется, нет, но все равно это повод для радости и воспоминаний. Берлин — это как будто вечность назад было, кто знает, увидят ли они его еще, и все равно они говорят сейчас о Берлине. Вчера вечером она наконец-то написала Юдит, что далось ей совсем не легко, не было слов, чтобы описать их нынешнюю жизнь, которая лишь бессмысленно ползет мимо нее в те часы, когда она не с ним, в своей новой комнате, о которой и сказать толком нечего — комната как комната, временное пристанище, откуда съезжаешь при первой возможности.

И в пасхальный понедельник они идут прогуляться вдоль ручья, но теперь направо и подальше, в сторону леса, довольно крутой дорогой, взбирающейся по склону холма, с вершины которого хорошо видны окрестные леса и виноградники. Франц задыхается, но все еще жаждет новых приключений. Он хотел бы зайти в винный ресторанчик, посидеть на солнышке за бокалом вина, ну а почему бы и нет; при случае, если сельская жизнь им надоест, даже и в Вену можно прокатиться. Прогулка была недолгой, но по возвращении они вынуждены признать, что даже от нее следовало бы отказаться. Франц совершенно обессилел, его знобит, поэтому он тотчас же ложится, и даже прощальный визит Феликса лишь вяло принимает к сведению. Об этом Феликсе Доре мало что известно. Работает библиотекарем в университете. Но ей по душе его спокойная рассудительность, исходящее от него безмолвное сочувствие и то, как он рассказывает о своей дочери Рут. Они присели поговорить в комнате-читальне. Разговор в основном о Франце и его мечте о Палестине — это и его, Феликса, мечта. Она провожает его до двери, где он, к полному ее изумлению, неловко ее обнимает и говорит, как ему не хочется с ней расставаться. Так, совсем одной, ей, наверно, бывает нелегко, да и тоскливо. Да нет, отвечает она. Мы же дороги друг другу и вполне ладим, в Берлине было достаточно времени привыкнуть.

По счастью, пасхальные праздники позади. Франц попросил свежих фруктов, можно снова идти за покупками, а потом стряпать, так у нее, по крайней мере, дело есть, она обсуждает с кухаркой, веселой силезкой, когда и кому удобнее занимать кухню, чтобы друг другу не мешать, и все это улаживается без малейших затруднений. Атмосфера в заведении домашняя, почти семейная, пациенты здороваются друг с другом, встречаясь в коридорах и на лестницах, большинство обитателей — четверых мужчин и двух женщин — она уже знает. Однажды ей случается разговориться с баронессой, которую врачи записали в безнадежные, но не доктор Хофман, который побуждает ее как можно больше есть. Она буквально набивает себя едой, за обедом одного только салата берет сразу четыре порции и надеется таким образом одолеть недуг. Все это она рассказывает со смехом, и что помолвлена с юристом, который все равно намерен на ней жениться. А у Франца по-прежнему жар, особенно вечером, и он удручен, ведь ему теперь нельзя на улицу. Но аппетит у него есть, и он всякий раз так благодарен, что она приходит, что столько работы ради него на себя взваливает. А ты помнишь, вегетарианский ресторан на Фридрихштрассе?