Кеннет Харви - Там, где свобода…

А теперь их нет.

Никто не ждал за дверью, только те, кто приходил в гости. Раньше он был едва знаком с этими людьми. Соседи по улице, через одну-две улицы и даже дальше. Он вырос в этом районе. Теперь в его доме на Блэтч-авеню жили другие. Он потерял тот дом. Жена, не желая иметь с тем жилищем ничего общего, продала его. Он не возражал. Он не собирался туда возвращаться. Он даже не знал, кому принадлежит дом, в котором живет его жена. Ей? Кому-то другому? Ему было все равно. Это было не важно. Ему, бывало, приходила одна идея на этот счет, но он гнал ее прочь. Ему не нравилась эта идея. И бац — он ее прогонял. Приходила другая, которая ему слишком нравилась. И ее он гнал прочь.

Заходили повидаться старые приятели. Сидели на кухне. Приносили пиво или ром. Заводили пустой разговор. А затем обязательно интересовались, что он станет делать со своими деньгами. «Купишь небось большой дом. Большую машину, — говорили они с улыбкой. — Лимузин с водителем. Или даже самолет. — И обязательно улыбались. — Ну и повезло тебе».

Он разглядывал их. Рэнди говорил, что это пилигримы, совершающие паломничество к священному храму будущего богатства. Он в этом понимал. Отец Рэнди был художником. Он знал его, когда был еще мальчишкой. Отец Рэнди вечно сидел в комнате в одной и той же белой рубахе и черных штанах, заношенных до блеска, и глядел в окно. Он рисовал, что видел. Вот как это было: глянув в окно, отец Рэнди касался кистью бумаги, рисуя, что он там увидал. Потом снова глядел. Но то, что он изображал, было вовсе не похоже на пейзаж за окном. Все у него выходило порезанное, кривое, причудливое и перекрученное. Как будто у него было что-то с глазами. Будто его глаза были разрезаны на части и оттого видели все наперекосяк. Отца у Рэнди не стало, когда тот был подростком. Его сбило такси, когда он шел пьяным ночью по улице и пел. И это человек, который в жизни, бывало, и слова не проронит. Он ни с кем и словечком не обмолвился, пока не пристрастился к выпивке. Тогда он сочинил какую-то песню. И стал горланить ее по ночам на улице, как сейчас Рэнди. Пока его не сбили. Одна нога соскочила с тротуара. И песня вылетела из него, как пробка из бутылки.

Жена болтала по телефону в гостиной. Говорила о нем. Всем хотелось знать. Они слетались на деньги. Жена смеялась. Говоря о деньгах, она менялась. Трогала губы, волосы. В ней появлялась утонченность, самоуважение.

— Неужто так бывает всегда? — вопрошал старик, сидевший у стола. — Неужто по-другому не бывает? Вечно они чего-нибудь да напортачат, эти правители. Но теперь у тебя все хорошо. Правда? — Старик наклонился и хлопнул его по ноге. — Зато теперь ты в полном порядке.

Мысленно он перенесся туда. Все это ошибка. Все по ошибке. Туда — по ошибке. Обратно — по ошибке. Заключение. Теперь ему говорят, что это было ошибкой. Проснувшись утром, он чуть не заплакал. Еле сдержался. Он не находил себе места. Его тело не позволяло ему поверить, не подчинялось ему.

Они придут за ним. В любой момент. Это ошибка. Так или иначе. Они придут. Они заберут его. Все так, будто некий мертвец после смерти никак не успокоится, не угомонится. Все шляется туда-сюда. И это он сам.

Он заглянул в коридор, ведущий в кухню. Ну кто туда может войти? Войти в дом? Он посмотрел в кухонное окно. Старик все говорил. Он глотнул пива. Окно упиралось в стену соседнего дома, стоявшего почти вплотную. Лишь боком можно было кое-как протиснуться в узкий проход. Стена была желтая.

Под столом завозилась собака. Собака Грома ходила за ним по пятам. Даже в туалет. Заглядывала ему в глаза. Спала у его кровати. Липла к нему. Млела, когда он чесал ее за ухом.

Уиллис. Он боялся Уиллиса.

В кухне раздались шаги. Вошедший Рэнди подмигнул им со стариком.

— Кто готов приступить?

Высосав пиво, он поставил пустую бутылку на стол и поинтересовался:

— А это что за пилигрим? Я тебя что-то не узнаю.

Старику было любопытно, кто это говорит, но не сразу удалось повернуть ревматическую спину и шею, чтобы увидеть лицо говорившего.

— А, Рэнди Мерфи, — сказал старик, растягивая тонкие губы в улыбке и обнажая фальшивые белые зубы. Его пухлые щеки сморщились.

— А ты-то кто будешь? — улыбнулся Рэнди.

— Я — Пэдди Френч.

— Ба, да я первый раз тебя вижу.

— С Кейси-стрит.

— Ну вот, а теперь ты пьешь пиво, — сказал Рэнди. — И ты так счастлив, что еще б чуток, и ты бы пустился в пляс, готов поспорить.

— Да. — Старик снова улыбнулся и шумно причмокнул. — Хорошо сижу тут с пивком.

Он не хотел показаться занудой. Но кроме дочки, Джеки, и внучки, Кэролин, его ничего не занимало. От пива ему стало только хуже. Три или четыре бутылки. Пять или шесть. И ему безудержно захотелось к ним.

Вот, появился ее дом. Вопреки всему, она умела создать в доме уют. Он надеялся, что у нее будет дом получше. Если он получит деньги. Дом, с которым она могла бы многое сделать. Хороший дом с домашними запахами. Чистый и новый. Только отстроенный. В нем не будет ни гнилых полов, ни гнилых оконных рам, ни мышей, ни крыс, грызущих изнутри стены.

— Я туда не пойду, — сказал Рэнди.

— А кто тебя приглашает?

— Как раз это я и имел в виду, — засмеялся Рэнди, как он смеялся после каждой сказанной им фразы.

Машина остановилась напротив дома Джеки.

Не успев выйти, он услышал крики. Удары тела о дерево. Оттого, что дома на улице имели общие стены, эти звуки можно было услышать за пять домов. Днем или ночью. Он постучал в дверь, но никто ему не открыл. Внутри кричали. Мужчина и женщина. Пронзительно плакала маленькая девочка. Стоп.

Дверь резко распахнулась. Он шагнул в раскрывшуюся перед ним дыру. Он двигался стремительно. Внутрь. На кухню. Не задумываясь. Дом такой же, как и у него. Такая же планировка. Дома одной постройки. Но чище. Хорошо отделанный. Мужчина таскал женщину за волосы. Девочка с плачем колотила его кулачками. Он ворвался на кухню. Все глаза устремились на него. Все услышали его рев и рычание. Уиллис отпустил волосы его дочери. Она упала на колени. Один бросок. Даже не шаг, а бросок. Он схватил Уиллиса за горло. Одной рукой. Одной рукой сжал ему горло. Перекрыл ему кислород. Дочка, Джеки, плакала у стола. Ноги Уиллиса оторвались от пола. Внучка, Кэролин, смотрела на него. Рука сжимала горло. Ноги не касались пола.

— Папа, — сказала внучка. — Папа.

Ее «папа» был Уиллис.

— Отпусти его, — сказала дочка, успевшая подняться на ноги. Взрослая благоразумная женщина. Мать. Жена. Которая теперь стала врагом. — Хватит, папа!

— Папа, — рыдала Кэролин, — папочк-а-а-а-а…

Его рука сдавливала горло. Ноги приподнялись над полом. Слабеющие руки Уиллиса бесполезно болтались по сторонам тела.

Лицо Джеки. Ссадины. Кровь на губах. Он сжимал ладонь, чувствуя до ужаса острое удовольствие.