Леонид Иванов - новые времена - новые заботы

Сам Петр Матвеевич был малограмотным, но семью воспитал хорошо. А семья у него была большая — пятеро сыновей, дочки… Конечно, трудно было содержать такую большую семью, хотя и прирабатывал плотницким делом. И случилось в те годы редкое для этих мест событие. У Петра Матвеевича куча детей, а у его родной сестры, вышедшей замуж в соседнюю деревню Мишнево, — ни одного ребенка. И она обратилась с просьбой: уступи одного, усыновим, вырастим… И Петр Матвеевич уступил. Долго в семье советовались: кого же из пяти? Отдали Михаила.

Хороших сыновей вырастил Петр Матвеевич. Все они стали военными, офицерами. А один из них, Иван, мой годок и друг детства, стал Героем Советского Союза. Отличился он в войне с Японией.

Хорошо воспитали и Михаила. Тот пошел по «мужицкой» линии, сначала работал в своем хозяйстве, а потом его избрали председателем колхоза имени Мичурина в своей же деревне, и он несколько десятков лет возглавлял родной колхоз — до ухода на пенсию. И вывел это хозяйство в число самых передовых в районе. Лишь колхоз «Молдино», о котором речь позднее, опережал мичуринцев, да и то не по всем показателям.

Петра Матвеевича и его жену похоронили, но дом не пустует: летом наезжают сюда дети, внуки, правнуки.

Наискосок от Громовых, через дорогу, дом Пожарковых. Когда-то на этом месте стоял красивый двухэтажный особняк. Жил в нем самый богатый в округе человек — Щеголев, занимался торговлей. И была у Щеголевых дочка Ниночка… Сама по себе красивенькая девочка, но и одевали ее отменно. И никогда не забыть мне одного события…

Я со своей бабушкой Марьей стоял возле дома в Верескунове, когда, разбрызгивая дорожную грязь, пара сильных коней, впряженных в тарантас, пронесла мимо нас самого Щеголева и его дочь Ниночку. В волосах у Ниночки два розовых шелковых банта, платьице воздушное, личико улыбающееся…

Завороженно глядел я вслед промчавшемуся тарантасу, любовался розовыми бантами на голове Ниночки. Как видно, это не ускользнуло от внимания бабушки. Погладив меня по растрепанным волосам, ласково так проговорила:

— Вот, Ленюшка, учись хорошо! Выучишься на писаря — Ниночку в жены возьмешь…

И хотя будущий жених учился лишь в первом классе, слова бабушки произвели впечатление. Я хорошо помню, как глянул на свои босые грязные ноги, на штанишки, сшитые из холста и еле державшиеся на тощей фигурке, на такую же, из холста сшитую, рубашку, естественно, без единой пуговички, так как при лазанье по деревьям все они были растеряны. И несбыточной сказкой показались мне смелые предположения бабушки Марьи.

Правда, одно условие, поставленное бабушкой, я все же выполнил — стал писарем. Но после того Ниночку видел редко. Вскоре Щеголевы уехали из Верляйского. Половину двухэтажного дома продали местному жителю Пожаркову. Из оставленной двухэтажной половины дома Пожарков соорудил одноэтажный. Он стоит и сейчас.

А в конце деревни увидел еще один гараж, как и у Николая Ястребова. Его достраивал Василий Нилович Соловьев. А пока его ярко-красный «запорожец» стоял у дровяника.

Василий Нилович местный житель. В юности был веселым парнем, хорошо играл на гармошке, в художественной самодеятельности всегда исполнял комические роли. А потом всю жизнь шофером — и на войне, и в колхозе, а затем и в совхозе. Теперь он на пенсии.

В детстве и юности ему досталась не очень сладкая доля — вместе с другими братьями и сестрами рос без отца. Но трудолюбив был Василий Нилович, а насчет выпивки весьма осторожен. Потому-то у него и домик отличный, и сад хороший, и пчелы на пасеке, и корову он держит, а вот теперь и своя легковая машина. Все закономерно. И дети у него работящие, все хорошо живут, часто навещают отца с матерью. О них-то и заговорил Василий Нилович.

— Хоть когда встречу своих по-человечески, — улыбнулся он, протягивая жесткую руку. — Да и самому когда куда надо съездить… Я же всю жизнь шофер, отвык ногами ходить.

— А дороги? — напомнил я.

— Так я, пожалуй, по любой дороге проеду, — усмехнулся Василий Нилович. — Помните, как тогда ехали?

Однажды он вез меня на грузовике от райцентра до деревни. Никто в те дни не мог проехать к нам на машине, а он ездил. Помнится, тогда именно он сказал: «По такой дороге ни один городской шофер не проедет…»

Видимо, это обстоятельство вносило некоторое успокоение в его сердце.

Возвращаясь, еще раз пересчитал дома в Верляйском. Получилось 22. А ведь было более 30… Но не только это печалит. Еще в прошлый приезд в сельсовете мне говорили, что постоянных жителей в Верляйском — 23 человека. Трудоспособных же только трое. А ребятишек двое, оба у Николая Ястребова.

Даже в уютном, хорошо отстроенном домике Марии Васильевны Соколовой, матери-героини, воспитавшей десятерых детей, теперь живут только двое — она сама и ее сын. И лишь летом в этом доме всегда шумно и весело: съезжаются со всех сторон дети и внуки.

Я хорошо знал мужа Марии Васильевны — Василия Соколова. Тот мечтал о работе только на земле, любил землю. Сказалось тут, видимо, и то, что сам он вырос на хуторе, ему довелось немало корчевать пней и кустарников, отвоевывая пашню. Давно еще, вскоре после войны, беседовал я с ним. И он радовался: семья большая! Будет кому работать на земле, продолжить его крестьянское дело. Но… Пожалуй, только младший сын может закрепиться в деревне — он уже механизатор. Да и сама хозяйка Мария Васильевна продолжает трудиться — разносит почту по трем деревням.

И вот опять наше Верескуново. По числу домов оно держится на довоенном уровне. Но что касается работников, то и тут дело неважно: если не считать учителей, то трудоспособного населения всего три человека. Это на десять-то домов… А ребятишек — один…

А между тем в нашей деревушке — контора отделения совхоза, почта, сельсовет медпункт, магазин, пекарня… Впрочем, пекарни уже нет. Это я узнал, когда к открытию магазина отправился за хлебом.

Лет десять, как в нашей деревне открыт магазинчик. Небольшой, словно из сказки, — на курьих ножках. В него, кроме продавца, могло втиснуться не более пяти покупателей. А вот теперь, оказывается, магазин перевели в бывшую пекарню. Это уже довольно просторное помещение, вполне приличное. Я поздравил продавца Нюру с новосельем. Она, полная, круглолицая, розовощекая, широко улыбнулась:

— Теперь хоть есть где товар разложить…

Но когда я попросил буханку хлеба, она несколько смутилась.

— Подождали бы до вечера… Привезут свежего. А этот… — Она взяла с полки буханку хлеба, постучала ею по прилавку. — Как железо. Ножом его не разрезать, только топором…

Подошли покупатели — старушки, сразу включились в разговор о хлебе: плохой стал — и передержанный, и некачественный. И все потому, что закрыли свою пекарню, теперь хлеб возят с разъезда Торфяное. А оттуда шлют сюда хлеб, который остался нераспроданным на месте — для работников торфопредприятия. К тому же и возят хлеб через день. Просят меня «похлопотать». И не только насчет качества черного хлеба, но и насчет булочек.