Микаель Ниеми - Популярная музыка из Виттулы

Старшие из охотников — те, которым по семьдесят, по восемьдесят годков, уже начали верзиться со стульев. Батя, хоть сам лыка не вязал, понял, что дело неладно, и обратился ко мне на языке, смахивавшем на турнедальский диалект немецкого. По жестам я догадался, чего он хочет, и мы вместе отволокли в кухню самого старого и худущего из аксакалов. Он оказался на удивление легким и почти не сопротивлялся, мы перетащили его на диван и усадили посередке, прислонив к спинке. Два других старика были и весом поболе и формами покруглее — их мы рассадили по бокам. Деды на миг очухались, заухали по-совиному, но тут же снова засопели рядком. Затылки откинуты на спинку, челюсти отвисли. Так они и сидели с раскрытыми ртами, как желторотики с белесыми лысинами и сморщенными шейками. Я уселся против них и начал было бросать кусочки рафинада, метя в раскрытый рот, но, увидев грозный взгляд отца, перестал.

В это время из-за угла вернулся дед. Моча текла так медленно, что он едва не отморозил пальцы и теперь, на чем свет стоит, клял старость и ее гребаный приход. Пока он отсутствовал, мужики вдруг выяснили страшную вещь. Самогон-то кончился! Тогда дядья и охотники созвали чрезвычайное совещание. Непослушным языком перебрали всех известных самогонщиков, описали состояние своих домашних загашников и возможность извлечения их содержимого таким макаром, чтоб не проснулась старуха. Кто-то вспомнил, что время еще детское, так что можно сбегать на бензоколонку. Купить там денатурата, развести на муке, пропустить через кофейный фильтр — и градус, что надо, и пить можно, и вреда ни малейшего, если, конечно, сердце крепкое. Кто-то из охотников вызвался махнуть на такси в Финляндию, если все скинутся: там в Колари есть ночная точка, можно затариться пивом, сколько в машину влезет. Таможня у него-де схвачена, так что, если даже тормознут, он пригласит их сюда за компанию. Предложение поддержали, поскольку финское пиво — незаменимое снадобье от похмелья, да попросили еще купить кислого хлеба с простоквашей и снять финских шалав, если подвернутся.

Тут дед поднялся с важным видом и достал трехлитровую канистру. Серьезным голосом велел набрать воды. И когда сосед доверху наполнил канистру холодной водой, мужики недоуменно уставились на деда. А дед торжественно убрал канистру в шкафчик и спросил, хорошо ли собравшиеся знают Писание. Все промолчали и подумали, что дед спятил.

— Да вы в Бога-то веруете? — настаивал дед.

— М-не-а, — нестройно зашумели голоса.

Тогда дед открыл шкафчик и достал канистру. Отхлебнул глоток и послал ее по кругу, мужики тоже отхлебнули — каждый по очереди. И вот, когда обошли каждого, все как один закричали, что дед — воистину Христос, нет, даже больше, чем Христос — тот ведь превратил воду всего лишь в вино, а у деда вышел чистый первач. Немудреный, правда, и жирный на вкус, но с другой стороны — что может быть полезней сивухи, ведь сколько в ней разных хромосом и микроэлементов! И только один я приметил, что поменялось не только содержимое канистры, но и сам цвет крышки, однако промолчал, решив не омрачать живоцерковный дух.

Вот накренился и начал съезжать со стула старый тучный сосед. Он грякнулся об пол и, не подставь я вовремя руку, стукнулся бы виском. Растолкать я его не смог, как ни пытался, и потому просто взял соседа за щиколотки и отволок к стенке, чтоб не валялся в проходе. Толстяк совершенно обмяк и не подавал признаков жизни. Я напихал ему под голову газет на случай, если сблюет. В это время задремал следующий дедуля — свесив голову на грудь, затих в кресле-качалке. На рубашку растопленным шоколадом полилась табачная жижа. Молодой охотник, тот жидкоусый, аж затрясся со смеху — уж больно дурацкий был вид у старика. Да и я, признаться, посмеивался, глядя, как эти пьяные хряки блукали по избе, калякали, проливали самогон, ходили в одних носках на мороз, горланили песни с глазами сикось-накось; плюхаясь на седалище, уж не вставали, а ползали по половицам по-крокодильи. Мы с жидкоусом стащили табачного джо с качалки и сложили его около толстяка. Той же процедуре подвергся один из моих дядьев — в выстуженных сенях он сел как для молитвы, а с тем и застыл. Он стал третьим в ряду. Так они и лежали бок о бок, как забитые поросята, мы греготали так, что складывались пополам. Потом глотнули сивухи, фыркнули, и, промочив горло, снова зашлись от хохота.

Батя тем временем озабоченно мотнул головой в сторону трех аксакалов, которых мы усадили на диван. Больно бледные и не шевелятся. Попросил проверить, а то, не ровен час, померли. Я пошел щупать пульс, брал стариков за запястья, опутанные сеткой вен. Глухо. А нет, чуть-чуть прощупывается.

Стуча зубами от холода, вошли Ниила и Хольгери, от них воняло рвотой. Попросили кофе, а то изжога — я подал им термос. Тут я понял, что жидкоус уж не смеется. Он, сердечный, свесился со стула и выводил храпака, точь-точь как деды, над которыми он давеча потешался. Собрался грохнуться, но я вовремя подхватил его под микитки и сложил в рядок со стариками — он лежал, юный и румяный гренадер, подле седых ветеранов.

Кто-то решил вызвать такси, подполз к телефону и стал заказывать. Другой подошел ко мне и начал что-то урчать в ухо — ощущение такое, будто псина гложет сахарную косточку. Он что-то долго втирал, наконец, до меня дошло: он просит позвонить его бабе и сказать, чтоб она отвезла его домой. Я спросил номер телефона, он что-то ответил, я не понял что. Тогда я взял телефонный справочник, нашел его имя, позвонил и поднес трубку к его уху. На другом конце провода ответил заспанный женский голос — видно, подняли с постели. Мужик изо всех сил пытался сосредоточиться:

— Уффф… ффф… тттыыы ббьяяяя…

Супруга хлопнула трубкой, хотя голос, наверняка, узнала. Тут уже и у меня земля поплыла под ногами, я пошел к Нииле. Он сидел с полузакрытыми глазами, прислонив ухо к шипящему радиоприемнику. Слушал голоса мертвецов на средней волне, только что получил послание на турнедальском наречии. Он узнал голос — это его тетка (она умерла давешней осенью), голос нашептывал:

— Говно… говно… , — потом вдруг таинственно затих. Я пошутил, что, должно быть, в раю длинная очередь в сортир, но Ниила шикнул на меня. И продолжил слушать с угрюмым видом.

— Слышишь, там кто-то еще!

— Да не слышу я.

— Эсперанто! Она сказала… тихо… сказала… что я умру…

В эту минуту подъехало такси. Два мужика, те, что еще стояли на ногах, кое-как напялив на себя тулупы, вывалили во двор. Третий, кряжистый мужик, знаками показал мне, что хочет составить им компанию. Бережно поддерживая его, я свел его с крыльца на заснеженный двор. На полпути к машине мужик вдруг протяжно всхрапнул по-лошадиному. Тело сдулось точно проколотое колесо. Мужик рухнул, словно у него размяк хребет. Я пытался удержать его, но куда там. Удержать шестипудового борова, падающий куль с мясом и кровью.