Курт Воннегут-мл - Синяя Борода

* * *

Хорошим подзаголовком для этой книги было бы «Откровения армянина с задержкой в развитии, или До всех остальных давно дошло». Представьте себе, до прибытия в дом Шлезингера я даже не подозревал , что вдовица Берман прочно сидит на таблетках.

Я уложил его в постель, укрыл простыней из лучшего бельгийского льна до самого кончика его гессенского носа, и мне пришло в голову, что ему не помешала бы таблетка снотворного. У меня их не водится, но я надеялся, что смогу позаимствовать парочку у мадам Берман.

Дверь в ее комнату была распахнута, и я решил ее навестить. Она сидела на краешке кровати, уставившись прямо перед собой. Я спросил у нее про снотворное, а она сказала мне взять самому все, что мне захочется, в ванной. Я в эту ванную ни разу не заходил с тех пор, как она у меня поселилась. Собственно, теперь мне кажется, что я не заходил туда уже много лет. Вполне возможно, что я в этой ванной вообще никогда прежде не бывал.

Боже мой, видели бы вы, сколько у нее таблеток! Насколько я понял, это все образцы, которые представители фармацевтических компаний высылали ее покойному мужу-врачу. Она их копила десятилетиями! В шкафчик для лекарств не влезла бы даже малая их доля! Вокруг раковины там мраморная полка, футов пять в ширину и по меньшей мере два в глубину, и на ней выстроились целые батальоны пузырьков! У меня будто глаза раскрылись! Все сразу разъяснилось – и странное приветствие при первой встрече на пляже, и внезапная переделка прихожей, и безупречная игра на бильярде, и помешательство на танцах, и многое, многое другое.

Так какому из пациентов я был более необходим той ночью?

Ну, для особы, торчащей на таблетках, я не мог сделать ничего, что бы она не смогла сделать сама, лучше ли, хуже ли. Так что я вернулся с пустыми руками к Шлезингеру, и мы немного поговорили о его путешествии в Польшу. А что? Чем бы дитя ни тешилось.

* * *

Вот какое решение проблемы наркомании в Америке предложила пару лет назад жена нашего президента: «Просто скажи «нет»»[65].

* * *

Возможно, мадам Берман и могла сказать «нет» своим таблеткам, но вот бедняга Шлезингер ничего не мог сказать собственному телу, которое само производило опасные химические соединения и выбрасывало их ему в кровь[66]. Ему ничего не оставалось делать, как думать странные мысли. Я какое-то время сидел и слушал, пока он с жаром объяснял, как прекрасно ему писалось бы, если бы только удалось уйти в подполье или угодить в польскую тюрьму, а также что книги Полли Мэдисон – величайшее явление в литературе со времен «Дон Кихота».

Один раз ему удалось ее здорово поддеть, хотя я сомневаюсь, что он имел это в виду, уж слишком восторженный вид был у него в этот момент. Он назвал ее «Гомером для девчонок в гольфах».

Давайте уж разделаемся раз и навсегда с достоинствами книг Полли Мэдисон. Чтобы разрешить лично для себя этот вопрос, я обратился посредством телефона к владелице книжного магазина и к библиотекарше из Ист-Хэмптона, а также к парочке вдов моих прежних дружков – абстрактных экспрессионистов, у которых теперь внучки соответствующего возраста.

Все они сказали примерно одно и то же, то есть, вкратце, вот что: «Полезно, откровенно, разумно, но с литературной точки зрения – не более чем ремесленная поделка».

Так что вот так. Если за Шлезингером придут из психушки, то лучше бы ему не рассказывать, что он все лето провел в обнимку с собранием сочинений Полли Мэдисон.

* * *

Также ему не стоит упоминать, что еще мальчишкой он накрыл своим телом японскую гранату, и с тех пор не раз гостил в желтом доме. Похоже, что природа наделила его не только талантом к складыванию слов, но еще и на редкость вредным часовым механизмом, который сталкивает его в безумие каждые года три, или около того. Бойтесь богов, дары приносящих!

Прежде чем заснуть в ту ночь, он объяснил, что он такой, какой есть, и ничего не может с этим поделать, как бы ни старался – что он «такой вот атом».

– И пока меня не засунут в Великий Ускоритель, Рабо, – сказал он, – придется мне таким вот атомом и быть.

* * *

– Ведь что есть литература, Рабо, – сказал он, – как не печатный листок с отчетом о событиях из жизни атомов, до которых никому во вселенной нет дела, кроме горстки других атомов, подцепивших заразу под названием «разум».

* * *

– Мне теперь все ясно, – заявил он. – Я все понял.

– Ты в прошлый раз говорил то же самое, – напомнил я ему.

– Ну так, значит, мне еще раз все ясно, – сказал он. – Мое предназначение на Земле сводится к двум задачам: обеспечить книгам Полли Мэдисон признание, подобающее столь великим произведениям литературы, и опубликовать мою собственную теорию революций.

– Ага, – сказал я.

– Что, ерунду говорю?

– Да.

– Прекрасно, – сказал он. – Два монумента мне предстоит воздвигнуть! Один – ей, а другой – себе. Через тысячу лет люди будут читать ее книги и изучать теорию революций Шлезингера.

– Неплохо, – сказал я.

Тогда лицо его приняло хитрое выражение.

– Я ведь тебе не говорил, в чем состоит моя теория? – спросил он.

– Нет.

Он постучал пальцем по своему виску.

– А это потому, что она все это время сидит запертой в этом вот амбаре для картошки, – сказал он. – Ты, Рабо, не единственный старик, который приберег самое лучшее на потом.

– Что тебе известно про амбар для картошки?

– Ничего! Честное слово, ничего не известно. Но зачем еще старик станет запирать что-то на замок, на замок? Только чтобы приберечь самое лучшее на потом. Атом атома видит издалека.

– Ну, в моем амбаре не самое лучшее и не самое худшее. Вряд ли достаточно прекрасное, чтобы быть лучшим, но и не такой полный ужас, чтобы называться худшим. Хочешь узнать, что там?

– Конечно, если ты хочешь мне рассказать.

– Самое бессмысленное и вместе с тем самое исчерпывающее слово из всех слов, – сказал я.

– А именно?

– «Прощайте».

* * *

Гуляем!

И кто же готовит еду и стелет постели для моих удивительных гостей?

Незаменимая Элисон Уайт! Как хорошо, что мадам Берман уговорила ее остаться!

И хотя мадам Берман утверждает, что создала уже девяносто процентов очередной эпопеи и, стало быть, вскорости переберется обратно в Балтимор, Элисон Уайт больше не собирается бросать меня в одиночестве. Во-первых, фондовая биржа обвалилась две недели назад, и это обстоятельство сильно понизило спрос на услуги экономки здесь в округе. А во-вторых, она снова беременна, и на этот раз собирается выносить плод до срока. Так что она умоляла меня разрешить ей и Целесте остаться по крайней мере на зиму. Я сказал ей:

– По крайней мере не соскучимся!

* * *

Кажется, мне следовало рассыпать по пути следования этой книги крошки в виде дат, например: «Сегодня – день Независимости[67]», или «Говорят, у нас самый холодный август за всю историю – возможно, тому виной дыра в озоне над Северным полюсом», и тому подобное. Но я же не знал, что вместе с автобиографией пишу еще и дневник.