Сильвия-Маджи Бонфанти - Сперанца

Минга наказывала уходящим, чтобы они прислали гробовщика, известили священника и постарались снестись с родственниками невестки.

Цван ничего не говорил: он был оскорблен. Дочери его сына дать имя суки! И какой суки!

Все в долине стали бы смеяться над ними, если бы узнали… Добро бы хоть была собака как собака, а то ведь сущее наказанье: никого не слушалась, не хотела сидеть на привязи… Целый день носилась по болоту, прибегала только к вечеру и не раз портила всю охоту, потому что не желала служить человеку и охотилась сама по себе. Еще бы ему ее не помнить!.. Он чуть с ума не сошел от этой собаки…

В конце концов доктор решил оставить ее в лесу. Не прошло и недели, как она вернулась. Еще того хуже!

Он хотел кому-нибудь уступить ее, но в тот день, когда за ней пришли, она сбежала и вернулась только через двое суток.

Так оно всегда и получалось. Всякий раз, как ее собирались куда-нибудь увести, она исчезала, и ее невозможно было разыскать. Наконец, в один прекрасный день ей это надоело, и она убежала совсем, оскорбленная пренебрежением хозяина.

Иногда её видели в долине; но домой она больше не возвращалась. Охотники жаловались, что эта дикая собака портит им всю музыку.

Она появлялась и исчезала, прибегала назад и опять уносилась, будто нарочно, чтобы отвлечь собак и спугнуть дичь.

В нее стреляли, но не могли попасть.

Потом в долине, в домах и на фермах женщины начали жаловаться, что пропадают яйца и куры. Стали расставлять капканы, но собака была хитрая и никогда не попадалась. Наконец она как сквозь землю провалилась. Кто знает, что с нею сталось!

Но он, Цван, никогда ее не забывал. С годами в его воспоминаниях она приобрела сверхъестественные свойства.

Он сделал последнюю попытку воспротивиться.

— Я, — сказал он, когда врачи стали прощаться, — я знал только одну Сперанцу, и с меня хватит. Бьюсь об заклад, что и доктор помнит…

— Как не помнить!

— А! Я думал, вы ее позабыли… Как же вы тогда решились дать такое имя христианскому дитяти?

— Но это же, Цван, вполне христианское имя. Все мы надеемся, все мы чего-нибудь ждем от жизни. Беда, когда человек ничего не добивается, ни на что не надеется и ходит по земле как пришибленный…

— Да, да, вы красно говорите, но в этой суке было мало чего христианского. Да хорошо ли вы ее помните? Что правда, то правда, никак не скажешь, что это была безобразная собака… Наоборот, красивая: и статьями взяла, и шерсть, как шелковая, так и блестит… Но уж бесноватая…

— Выходит, для тебя все дело в характере, и будь она, к примеру, такая, как Диана, ты бы ничего не имел против…

— Как хотите, так и понимайте… По-вашему, это подходящее имя? Ну, раз так, неважно, что я думаю.

И он отвернулся.

Доктор, улыбаясь и покачивая головой, взобрался на двуколку, махнул на прощание кнутом и уехал, увозя с собой свидетельство о рождении Сперанцы Мори.

Родственники из Романьи прибыли два дня спустя, за несколько часов до похорон.

Роза еще в детстве осталась сиротой. У нее не было ни братьев, ни сестер. Приехали поэтому из мужской родни два дяди и двоюродный брат, из женской — тетка, две двоюродные сестры и крестная.

От селения они добирались пешком. Кто-то им указал дорогу, и они направились к долине. Но не раз им приходилось повертывать назад, натыкаясь на болото.

Мужчины были с ног до головы одеты в черное,

Черные костюмы с толстой серебряной цепочкой, выпущенной поверх жилета, черные шляпы, черные от загара и дорожной пыли лица, шеи, руки.

Они двигались гуськом, не разговаривая друг с другом.

За ними шли женщины, тоже гуськом, тоже в темных платьях, но без платков на голове — в отличие от женщин из долины. Зато, у них были широкие шали из черного шелка с бахромой и длинные серьги, свисавшие почти до плеч и звеневшие при каждом движении.

Они были похожи на цыганок в парадной одежде.

В одном месте они оказались на вязкой заболоченной почве и сняли башмаки. От этого все сразу почувствовали себя свободнее, приободрились и пошли быстрее.

Так они и двигались в молчании друг за другом, со шляпами на голове и с башмаками в руках, когда их увидел Цван.

Он удивился и уже готов был отпустить нелестное замечание по адресу странной компании, но вдруг понял, кто эти люди.

Тогда он вбежал в дом позвать сына.

— Берто! Приехали эти, с окраины…

Неизвестно почему Цван упорно называл так побережье.

Люди «с окраины» обнялись с Берто, который каждого называл по имени. Даже женщины обняли и расцеловали его.

Потом все пошли к покойнице, и женщины заголосили, а крестная поцеловала Розу и надела ей на палец золотое колечко.

Цван был ошеломлен этим жестом.

В долине люди практичнее. Здесь никогда не оставляют золото мертвым. Им оно ни к чему, и рано или поздно все равно достанется какому-нибудь бессовестному могильщику. Но об этом вслух не говорят. Когда с покойника перед похоронами снимают золотые вещи, то объясняют это тем, что хотят сохранить их на память.

Садясь за стол, гости не сняли шляп. Ели они медленно и говорили с важностью. Однако Цван обнаружил у них качество, возбудившее его восхищение. Понаблюдав за ними, он нашел, что это люди компанейские, а по части выпивки, пожалуй, и ему не уступят.

Рядом с Цваном сидела крестная мать Розы, та самая, которая надела кольцо на палец покойной. Цвана разбирало любопытство, и он сразу же затронул эту тему.

— Оно у нее так и останется, когда ее похоронят? Я про кольцо…

— Это не настоящее золото, — вполголоса объяснила женщина. Цван ее одобрил.

Потом дядя Розы спросил у Берто, что он думает теперь делать один, с девочкой на руках, и старики с горьким удивлением услышали, что сын собирается покинуть долину.

— Это не жизнь для христиан, — говорил он. — Только сумасшедшие могут бороться с болотом, чтобы вырвать у него полоску земли и после долгих лет труда увидеть, как она исчезает при первом же урагане. Ты думаешь, что совладал с долиной и она цветет у тебя за спиной, а возвращаешься туда, где посеял, смотришь — все пошло прахом… Я и раньше об этом думал, а теперь, когда Роза умерла, и подавно здесь не останусь…

Цван понурил голову.

Приезжие степенно согласились: паршивые места!

— А девочка?

Минга слушала молча, но глаза у нее уже сузились, как у кошки.

— Девочка будет здесь. Девочка никуда не поедет. Она родилась здесь, у Мори, и останется у Мори.

— Тебе, Берто, — прибавила Минга в виде объяснения, — она была бы обузой, а нам будет с ней веселее. И потом, здесь у нас коза, а ребенку менять молоко не годится.

— Насчёт этого, мама, я согласен, — сказал Берто. — Пускай остается. Но только пока она маленькая. Потом я ее возьму. Болото убило всех моих братьев; а мать… сами видите, какая она стала… Здесь умерла Роза… Не хотите же вы, чтобы я и дочь оставил здесь на погибель?