Олег Коряков - Дорога без привалов

Беспокойство овладело Ивановым. Он словно заново примерялся к шагу жизни, сравнивал свое дыхание с дыханием цеха, завода, страны.

«Надо новое обязательство брать», — решил Григорий Дмитриевич. Посоветовался с мастером своим, знатным визовским сталеплавильщиком Базетовым. Обсудили вместе, что и как можно выжать из печи.

На собрании речь его была короткой. Сказал:

— Беру обязательство: во втором году пятилетки план выполнить ко Дню Конституции, к пятому декабря, значит…

Высказался — будто свалил заботу, а беспокойное чувство, что овладело им, не погасло. Неугомонное, ворочалось в сердце, накаляло, жгло его. И уже взятое обязательство стало ему казаться недостаточным. «Поднажать — так и раньше, пожалуй, можно сработать», — думал теперь Григорий Дмитриевич.

Стоя у пульта мартеновской печи, он держал на рычагах обе руки. Экономил секунды. Теперь он стал больше и быстрее ходить по площадке — от пульта к печной заслонке, оттуда к манометру, снова к печи.

— Висит на заслонке, — говорили о нем в цехе.

Вся бригада чувствовала учащение темпа в труде.

— Ходи веселей, — коротко бросал подручным сталевар, и они быстро работали лопатами, по-молодому носились с анализами стали в лабораторию, горячились у мульд с шихтой, хором браня неповортливость машиниста крана.

Не успевала застыть в изложницах сталь, а Иванов уже торопился гнать новые мульды с шихтой в пасть мартена.

Шли недели и месяцы. Обязательство свое Григорий Дмитриевич перекрывал. И, радуясь этому, все напористей приступал к покорной ему громаде печи, выжимая из нее дополнительные тонны стали.

В начале июня, когда до выполнения полугодового плана Иванову оставалось дать самую малость металла, печь поставили на ремонт.

«Эх, не ко времени, — досадливо хмурился Григорий Дмитриевич, — да ничего не сделаешь, надо». И, опережая ремонтную бригаду, он с подручными полез в каленое жерло мартена. Работая, подгонял ремонтников:

— Шибче шевелись, веселей бури, братцы!

Ремонт окончили раньше срока. Через несколько дней в цехе стало известно: Иванов выполнил полугодовой план и взял обязательство годовую программу закончить к 30-летию Советской власти.

За первое полугодие Григорий Дмитриевич сработал лучше всех на мартеновских печах, план выполнил на 107, 6 процента. Но опять жгло его сердце беспокойство: «Лупейко на третьей печи майское задание на восемнадцать процентов перекрыл. А разве один Лупейко так может? И чем хуже его я?»

Как-то на днях, в конце ночной смены, проходили у первой печи Петр Ильич Неганов с Василием Алексеевичем Белобородовым. Остановились, засмотревшись на сталевара. Маленький, невысокого роста человек уверенно и ловко хозяйничал у мартена. Светлые капли пота блестели на его лице, чуть приоткрытые губы покрылись сухим беловатым налетом, а в широко поставленных прищуренных глазах отсвечивало, играя, яркое пламя.

— Горячо работает, — сказал Петр Ильич.

— С огоньком, — кивнул Белобородов. — Обещает программу к седьмому ноября.

— И даст. Загорелось в душе — выполнит…

Ревело и билось в печи бешеное пламя. Чуть покрасневшими, воспаленными глазами Григорий Дмитриевич смотрел в огонь. Неугасимое жгучее пламя билось и полыхало, слитое с металлом, который он плавит для родимой страны.

(«Уральский рабочий», 5 июля 1947 г.)

У огня человек неразговорчив. Человек занят у огня. Но разве возбраняется ему думать?..

Ослепительно-белой струей вылилась в разливочный ковш сталь. Медленно багровели толстенные штыри электродов над сводом печи. Кончили заправку, и, торопливо затянувшись папиросным дымом, Федор махнул рукой машинисту завалочного крана:

— Начали!

Первая мульда шихты… третья… седьмая… В сумеречном свете остывающей электропечи громоздился отживший, отслуживший свое металл — безнадежно состарившиеся, заржавленные части машин, обломки рельс, какие-то колеса и болты. Федор не очень разбирался в машинах, но вовсе и не обязательно было в них разбираться, — просто вспомнилось, с какой жадной расчетливостью его отец, батрак и коммунар, подбирал и складывал в замшелом сарае вот такие же ржавые, кем-то кинутые драгоценные железки. Не с тех ли детских лет неосознанно прикипела к металлу душа паренька? Очень может быть, потому что уж после седьмого класса, приехав в Свердловск, Федор сразу решил для себя, что дорога у него — только на металлургическое производство.

На Верх-Исетский металлургический, в сталеплавильный цех, он пришел, закончив ремесленное училище, в лихом сорок втором году. И уж вот тут-то, хотя работали тогда по двенадцать часов кряду, не уходя из цеха, отдремываясь по укромным уголкам, хотя болело от надсады голодное, тощее тело, — огневое ремесло сталевара стало для Федора навечным, неотделимым, как сердце…

Кто-то легонько потянул его за рукав — Федор проворно оглянулся. Перед ним, заглядывая в печь, стоял Виктор Титыч Башмаков, партгрупорг и сменный мастер электропечей. «Бессменный сменный», — ласково зовут его в цехе. Тут, у электропечей, он провел уже четверть века, выпестовав десятки сталеплавильщиков. Иные так и кличут Башмакова: «дядя Витя» — совсем по-родственному.

Оглядев нутро печи, сменный поднял к Федору худощавое свое лицо, сказал:

— Плотно садишь, хорошо, — и чуть потянул в сторону от ходко надвигающейся на печь мульды с шихтой. — После смены митинг решили созвать, съезд закончился, потолковать требуется.

Федор ничего не ответил, только глубоко вздохнул горьковато-сладкий воздух, на мгновение замер так, с расправленной грудью, повернулся к машинисту и махнул рукой: «Вали прямо!» Потом неожиданно подмигнул Виктору Титычу, снял рукавицы и полез в карман суконных штанов.

— Вот! — развернул он перед ним изрядного размера лист «синьки». — Все угодья в полной красе.

Виктор Титыч глянул на лист, и рука сразу потянулась к нему. То была карта рыболовецких угодий на севере Челябинской области, куда они деловито-веселой ватажкой рыбаков, наняв автобус, частенько наведывались. Но дотянуться до карты он не успел: Федор ловко сложил лист, вновь упрятал его в карман и, бросив смачное: «Порядок!», пошел к пульту.

Башмакова провести нелегко, и он, конечно, сразу сообразил, что «Порядок!» относился вовсе не к карте да и, пожалуй, не к митингу. Это вырвалось у Федора от полноты чувства более широкого, большого. Митинг, если не затянутый, — дело, конечно, славное, да только не в митинге суть, а в том, что за ним кроется. А за этим митингом — большие дела. И дерзания. И мечты. Это ж надо понять — какие чувства зажег в людях только что закончившийся партийный съезд. Вон как горячо и напористо работали сталеплавильщики — да разве они одни! Вся смена удостоена звания «имени XXII съезда». И бригаде Федора Петухова — Виктор Титыч сам сегодня видел на столе секретаря цехового партбюро диплом в большой красивой папке — присвоено такое же почетное звание. Как же тут не сообразить, отчего у Федора сорвалось это простецкое, душевное и радостное словечко!