Олег Коряков - Дорога без привалов

К членам коллектива Устав предъявляет самые высокие требования.

— А вот как быть? — говорит Виталий Семенович, отодвигая кружку. — Была у нас в одном управлении девица самого, мягко говоря, легкого поведения. Распущенная девица. За ночь по нескольку парней принимала. Коллектив и штаб управления, повозившись с ней, решили уволить. Уволили. Она — к прокурору, и пришлось ее восстановить: нарушений трудового законодательства со стороны девицы не было никаких, на работу являлась аккуратно, нормы выполняла.

— Но она нарушила Устав, который обязалась выполнять?

— А законодательством наш Устав никак не предусмотрен.

Может быть, необходимо, чтобы ВЦСПС и профсоюз рабочих и служащих нефтяной и газовой промышленности как-то санкционировали этот Устав? В армии есть статут гвардии. Пусть у тружеников будет статут ударных комсомольско-молодежных подразделений.

Мы разговариваем долго. Неумолчно и глухо стучит движок электростанции. Плывет над поселком белесая полярная ночь. Незаметно она перейдет в утро.

На ступеньках приземистого барака управления сидят покуривают парни. Только что из столовой. Рубали борщ, оленину, снова оленину и, конечно, по пять-шесть стаканов компота или клюквенного морса. В добротных сапогах, в энцефалитках и сетках Павловского. Кто без сапог — с кровавыми расчесами на ногах. Тут же двое или трое из студенческого отряда. Переговариваются с ленцой:

— Ну как, ребята, дела с романтикой?

— Какая сейчас романтика! Вот зимой было минус пятьдесят да ветер — с копыт долой. Это романтика!

— А прошлым летом один студент от комаров с ума сошел. Буквально. По всем правилам медицинской науки.

— Бичи, врать неприлично.

— Кто тут бичи?

— БИЧ — бывший интеллигентный человек. Мы все бывшие интеллигенты с неначатым высшим образованием.

— Славно ты компоту нарубался: пузо круглое стало.

— У него с детства такое. Он еще в школе глобус проглотил.

— Витюша вчера бригадиру говорит: «Я привык трудиться по конституции: до пяти — и амба». А мы ему: «Зачем тогда сюда приехал? На Севере конституция другая, ударная».

— А правду говорят, что «Надым» в переводе с ненецкого значит «счастье»?

— Если и выдумали, то хорошо.

— Вот кафе откроем, выпьем за Надым портвейнцу.

— Леха, не забывай: спирт — могила. Вот спорт — сила!

— А вот слышали такую историю? На том свете сортируют прибывших. «Откуда?» — «Из Нижневартовска»— «В рай… А ты из Сургута? Тоже в рай… Из Надыма? В ад». — «Это почему меня в ад?» — «После Надыма и ад покажется раем». — «Во дают!..»

Так треплются они шутливо и беззаботно. А потом пойдут вкалывать. И еще на вторую смену останутся — до ночи.

Зачем и как едут сюда люди?

Новосибирские экономисты-социологи подсчитали, что всех приезжающих на стройки Западной Сибири «по велению долга» едет 18 процентов, из «желания увидеть новые места»—14, в стремлении «заработать» — 50, остальные — по другим причинам.

Но вот что рассказал мне Юра Девятаев об одном из приехавших «заработать».

Николай В. прибыл сюда после армии. Хозяйственный и работящий парень. Не скрывает, что хочет «зашибить деньгу», чтобы на Большой земле построить дом, посадить сад, завести свиней и кур.

— Люблю это дело — домашность. Я и место, понимаешь, для домика выбрал. У реки. Лес рядом, по грибы, по ягоды ходить с Глашей будем, чай с вареньем пить.

— Мещанин ты, Никола, — говорит ему.

— Почему же сразу и мещанин? Домик — это после. Сейчас, пока сила есть, здесь пороблю. Приятно же, понимаешь, в такую махину и свою долю вложить. И потом — надо! А в старости детям и внукам буду рассказывать, как Север осваивал вместе со всеми. Понадобится — и их пошлю. Арктику пахать, понимаешь…

Работает Никола отлично и за рублем особенно не гонится, хотя рубль здесь, конечно, большой.

Сам Юра Девятаев работает в Надыме бульдозеристом.

Во время службы в армии, на учениях, его сильно контузило. Заново учился ходить, видеть, слышать. Под подушкой лежала «Повесть о настоящем человеке», и через четыре месяца после госпиталя Юра вернул себе второй разряд по боксу. Написал заявление директору Норильского комбината — попросился на строительство газопровода. Когда там закончили работу, отправился на Ямал.

— Здесь все заново, трудно, интересно.

Заочно учится в механическом техникуме. Пишет корреспонденции и зарисовки в окружную газету «Красный Север». А главное — ведет подробнейшую летопись Надымской стройки.

В Светлом подобную летопись вел Саша (сейчас Александр Николаевич) Тимофеев.

Когда-нибудь Юрий Алексеевич Девятаев, возможно, напишет книгу. А если и не напишет — не беда: все равно летопись останется, как осталась она в Светлом (позднее я видел интереснейший, уникальный фотоальбом Александра Тимофеева с его рукописными комментариями).

— Сибирь осваивать — громадное дело, — вслух размышляет Юра. — Не одному поколению дело. Может, те, кто придет вслед за нами, поинтересуются и моими летописными заметками. А что?

Я улетал из Надыма в Светлый холодным сумрачным днем в развеселой компании студентов из строительного отряда, отправлявшихся на фестиваль самодеятельности в Тюмень. Летчик сердился, что из-за меня придется делать посадку в Игриме, а ребята смеялись и пели, у них было отличное настроение, и скоро летчик перестал сердиться, и все стало хорошо…

В тюменском аэропорту, только я сошел с самолета, кто-то взял меня под руку. Оглянулся — Юрий Александрович Струбцов. Недавно разговаривали с ним в Москве по телефону, он отправлялся в Ленинград, а тут, оказывается, летели в одной машине. Двинулись на грузовой двор искать попутный спецрейс. «Двор» этот на краю аэродрома — нагромождение вагончиков, в которых размещены диспетчерские различных организаций — у каждой своя.

В наш тяжелый могучий Ан-12 грузили металлическую эстакаду. Мы пробрались в тесный полутемный пассажирский отсек. Когда взлетели, было уже темно. В иллюминаторе нависли два недвижных мотора на левом крыле, над ними дрожали звезды, а вдали желтела полоска потухающей зари. Ближе к Надыму запосверкивали внизу огоньки — я догадался: на трассе газопровода от Медвежьего к Пунге. Потом огней вдруг стало много — это был Надым.

Этими-то огнями, их множеством он меня и поразил в ту ночь. Совсем как город!

Посреди маленькой избушки авиадиспетчерской топилась железная печурка с припутанными к ней тросом кирпичами. Но на столе стоял вполне современный телефон. Я вспомнил, как в 1970 году, подолгу дожидаясь ответа телефонистки, а потом переругиваясь с ней, первые надымцы мечтали о телефоне «Алло, Смольный!» — так они называли древний аппарат с ручкой-крутилкой: он представлялся надежнее. Теперь же на телефоне был диск, и, накручивая его, можно было, видимо, набрать нужный номер.