Сергей Есин - Мемуары сорокалетнего

«Ну, скажи же, — замахнулся на нее Степан, — это мой сын или этого ублюдка, который только что стучал в окно. Мой?» — «Возможно, и твой».

Ноги совсем мокрые. Но идти все равно надо. Дойдет он сейчас по бульварам до Пушкинской, сядет в метро, отогреется, потом на Казанском вокзале попьет горячего кофе, съест что-нибудь и начнет думать, что же делать дальше. Коромысло судьбы, которое он качнул, сначала ударило по Маргарите, а вот теперь обрушилось и на него.

Он не простудился.

Той же зимой Маргарита Артемьевна, несмотря на всю свою житейскую непрактичность, подыскала вариант и разменяла трехкомнатную кооперативную квартиру в Теплом Стане на две однокомнатные. Сама переехала поближе к университету, на улицу Волгина, а другая квартира оказалась ближе к Окружной. Она защитила докторскую диссертацию, по-прежнему ездит на «Запорожце»; но маршруты у нее не длинные: университет, Ленинка — и домой. Ведет она рациональный образ жизни: с одиннадцать ложится спать, рано встает и ходит на плавание в открытый бассейн «Москва». Но иногда весь этот продуманный режим ломается от ночных телефонных звонков. Маргарита Артемьевна знает, кто звонит, но не поднимает трубку, и только на лице ее, как чувствует она сама, возле губ появляется брезгливая, отчужденная складочка. Она лежит в постели и слушает звонки. А звонки, погуляв по ночной квартире, умолкают, так и не вымолив себе прощения.

Подъехав к дому, Володя Соломин припарковал машину не на площадке, а у подъезда. И не стал включать «секретку», спрятанную у него под креслом, а хлопнул дверцей, повернул ключ и — на лифте на свой двенадцатый этаж.

Он вошел в квартиру: было по-летнему жарковато и солнечно. Володя раскрыл тяжелые, на «струне» занавеси — чтобы обивка на мягкой мебели не выгорала и не портился лак на стенке, — распахнул балконную дверь и, пододвинув спинкой к раскрытой двери тяжелое, удобное кресло на колесиках, сел.

Он даже не мог бы сказать о себе, что зол. Просто мысль, которая уже несколько месяцев не давала ему покоя, вдруг оформилась, и теперь пришла решимость. А зла на причины и обстоятельства у Володи не было. Была только досада на себя: ведь мог бы он все предотвратить, не доводить до конфликта. Но Володя, несмотря на свои двадцать восемь лет, уже знал: лучше один раз брань, чем потом жить с согнутой шеей. Но о скандалах и криках Володя сейчас и не думал. Володя — человек действия. Обдумал — решил — сделал. Рефлексировать после принятого решения не в его правилах.

Усевшись поудобнее, облокотившись так, чтобы спина целиком легла на мягкую подушку, расслабясь, Володя протянул руку к маленькому столику, взял пепельницу, поставил ее рядом на пол, достал сигареты и зажигалку, расстегнул, чтобы не жал воротничок, пуговичку на голубенькой форменной милицейской рубашке, спокойно, с удовольствием закурил и, положив голову на высокий подголовник, холодно, словно сидел в первом ряду театра и разглядывал декорации и сцену, зорким отстраненным взглядом посмотрел на знакомую комнату.

Красиво, надежно, уютно. Дом, очаг, крепость.

Каждую вещь в этой комнате он любил, и у каждой — своя история. Люстру с фарфоровыми витыми рожками он привез из Чехословакии. Стереокомбайн с двумя двадцативаттными колонками — из Мюнхена. Тогда после соревнований по биатлону к ним в гостиницу пришел один прекрасно одетый мужичок, говоривший по-русски: «Дорогие ребята… дорогие ребята…» Он здесь уже с рождения. Мать после войны оказалась перемещенным лицом, вышла замуж, и теперь сын русской матери — немецкий коммерсант. Он-то и устроил «дорогим ребятам» из своего магазина. Сначала, правда, Володя привез из Японии другой радиокомбайн. А когда появился грюндиковский, Олечка очень удачно через комиссионный магазин «комок» японский продала, и на эти деньги они купили стенку. Хорошенькая стеночка, без особых излишеств, но добротная. Стенка — вещь нужная: в ней весь хлам спрятан, не на глазах, не пылится. Он, Володя, не какой-нибудь максималист и безумец. Он же не думает усложнять свою жизнь и доводить дело до развода с Олечкой. Он только собирается перестроить свою жизнь так, как хочет он, двадцативосьмилетний Володя Соломин, владелец «Жигулей», кооперативной квартиры из трех комнат, отец дочери Наташи и муж Олечки. Спокойненько, Володя, спокойненько…

Володя сделал еще одну затяжку и снова взглянул на знакомую комнату холодно, сосредоточенно, будто через прицел своего спортивного карабина.

Люстра — она светит. Стенка — хранит вещи. Радиокомбайн — Олечка любит музыку. Посуда? Сейчас доберемся до посуды. Этот китайский кофейный сервизик!.. Он тогда выиграл первенство области, и ему отвалили премию. Где же Олечка спроворила такое безобразие, в какой комиссионке?.. Он точно помнит: за пять лет, что этот сервиз торчит за стеклянными дверцами, кофе из него не пили ни разу. А вот моет его Олечка раз в месяц — теплой водой, детским мылом, никакой химии, никаких порошков. Боится повредить роспись. Ручная работа, особое, «антикварное» качество.

А вот теперь рассмотрим книжечки. Ах, какую эта хлопотунья собрала библиотеку, как отсвечивают золотом корешки! А он разве против? Ничуть! Любит, голубушка, читать «Королеву Марго» и «Графа Монте-Кристо» — читай. Пушкина — полное академическое собрание сочинений. Хотя Олечка Пушкина и не читает, но он, Володя, с Александром Сергеевичем ссориться не собирается. Детективы, «Библиотека приключений»— пусть будут, он и сам не против. Но «Волшебная гора», но «По направлению к Свану»? Он сам самостоятельно смог прочесть по две страницы в каждой книжке, Олечка и через одну не продерется. От человека никто не требует универсальных знаний и вкуса. Хирург не обязан работать с паяльной лампой. Умение читать — это еще не значит понимать. Это разные специальности. Когда-нибудь, заявляет Олечка, будет читать Наташка. Какие мы хорошие родители! Какие заботливые, какие интеллектуальные! Как нынче возвышенны и образованны! Вот пускай в свое время Наташка, если ей приспичит, и добывает своего Томаса Манна; и он, Володя, не поленится, пойдет к книжному шкафу, распухшему, как жаба, от книжного дефицита, и посмотрит фамилию какого-нибудь мудреного автора — эрудицию надо освежать. Вот пусть она и добывает своего Марселя Пруста с рук, берет в библиотеке или, на худой конец, выменивает одного Марселя Пруста на пять Дюма. Интеллектуальные запросы собственного ребенка для него, Володи, святы. Мода на «Королеву Марго» в ближайшие двадцать лет вряд ли пройдет, а мать, Олечка, для ребенка на любые жертвы решится. Отдаст любимые книжки.

Володя снова садится в кресло, вытягивает поудобнее свои накачанные ноги лыжника и размышляет.