Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 1

— Верррнувшись к нашим баррранам: я бы сказал, что если бы я сочинял миррр, как книгу, то, ррразумеется, я пррредпочел бы в какой-то момент войти в действие лично, в виде лирррического геррроя — так ррроман был бы полнее! В этом смысле Евангелие очень логично! И вообще — могущественный царррь, стррранствующий инкогнито, в облачении нежного, беззащитного лирррического геррроя, по захваченному ррразбойниками царррству — с ррреальной угрррозой для собственной жизни — это, безусловно, один из самых прррекррраснейших сюжетов, которррый только можно было бы пррридумать для миррра, как для великой книги!

— Женечка… — вдруг быстро огляделась Елена. — Слушай, а ты не знаешь, случайно… Ну, просто, может быть, ты случайно знаешь… Где-то поблизости есть костел… Я почему-то не смогла его найти, когда в прошлом году здесь одна гуляла…

— Ррразумеется, знаю. Что за глупость: как это ты могла его не найти? Он же один в горрроде.

Свернув в Склепов переулок, они медленно пошли мимо волочащих нижние окна (как отвисшие челюсти, по тротуару, а то и ниже его уровня) старых домишек — а уклеенные объявлениями дряхлые дверцы, как уши, держащих нарасхлябень. И других — с ушами заткнутыми, и без объявлений вовсе, — с номеклатурно-бордовыми — или же серо-военными, густо, в много слоев, прямо по грязи, размалеванными цоколями. Жаль, жаль было, что живут в этом красивом квартальце в основном старопартийные крысы.

— Да, Темплеррров безусловно тебе понррравился бы! — вдруг хумкнул опять Крутаков.

— А кто такой Темплеров? — с некоторым отсутствием внимания, автоматически, спросила Елена, зазевавшись на домики справа, и не веря: неужели сейчас топография Склепа вновь сложится?!

— Как это «кто»? — невозмутимо проговорил Крутаков, перепрыгнув через рытвину в асфальте. — Ты же с этим мужчиной недавно почти всю ночь пррровела!

— Что ты несешь, Крутаков… — чуть смутившись, обернулась к нему она, забыв уже про домики. — Кто это? Я впервые слышу эту фамилию.

— Да ты же интерррвью с ним рррасшифррровывала! На мой взгляд — он даже интеррресней фигуррра, чем Сахаррров, напррримеррр. Сахаррров — все-таки очень советский, ррработал себе всю жизнь в системе — и лишь потом взбунтовался. А Темплеррров — уникальный, как будто в оррранжерее какой-то вырррос — вот советского в нем нет ни капли! Гений, математик, член Нью-Йоррркской Академии наук — его только паррру лет назад из тюрррьмы выпустили, когда Горррбачев, из-за скандала вокррруг смерррти в тюрррьме Марррченко, испугался полной изоляции со сторрроны Запада, и ррраспорррядился выпустить политзэков. А когда в восемьдесят вторрром Темплерррова за антисоветчину арррестовали — то он, прррямо на допррросе, следователю популярррно доказал, с цитатами из Откррровения Иоанна Богослова, что в 1917-м году в Ррроссии пррришел к власти антихрррист. И следователь — пррредставь себе: совковый следователь! — обррратился, уверрровал и ррраскаялся! Гэбэшники этого следователя в психушку потом упрррятали. А Темплерррова все пять лет в карррцерах да в одиночках деррржали — чтоб он им там всю тюрррягу и всю зону не обррратил!

— Ох, познакомь меня с этим Темплеровым, пожалуйста! — с придыханием просила Елена, вертя в руках книжечку, и, грешным делом, думая, как много еще прекрасных книжечек можно получить, если она до Темплерова доберется.

— Ну, когда-нибудь познакомлю… — Крутаков как-то неопределенно кивнул — и по этому кивку куда-то назад, Елена догадалась, что именно этот загадочный зэк Темплеров здесь и живет неподалеку. — Заворррачивайте, заворррачивайте — напррраво, девушка — а то вы снова костел прова-а-аррроните!

Низенькое светло-палевое здание, со стороны улицы, действительно, как будто бы маскировалось, испуганно сутулилось, было абсолютно нераспознаваемо. Пройдя по узкому проулочку вдоль невысокого железного забора, они зашли с другого конца здания — и, сквозь маленькие воротца, нырнули в просторный огороженный двор костела, фантастически выраставшего здесь, как будто в два раза — из-за классицистического пафаса что ли — а то — из-за двух угловатых колоколенок по краям, — и Елена зримо увидела, в такой свежей и яркой видеосъемке памяти, высоченную фигуру Склепа, восходящего под портик по ступенькам, и так ладно вписывающегося, в своем кожаном жюстокоре вразлёт, под треугольный фронтон с колоннами.

Войдя в костел, Елена быстро, не оглядываясь на Крутакова, прошла вперед, к левому рядку деревянных банкеток, к третьей от алтаря, и села, — с краешку. Тишина, отражающая шаги Крутакова, звучала так странно, словно в здании спрятаны были какие-то невидимые, запасные, огромные вертикальные просторы. Улыбнувшись — и — не зная про себя, в каких словах выразить благодарность — Елена закрыла глаза, и с той же внутренней улыбкой прочитала единственную известную ей молитву. Раскрыв глаза, боясь шевельнуться, она рассматривала близкий алтарь, сахарные, пухленькие, книзу расширяющиеся колонны, по обе стороны от себя, и чуть игрушечными, из-за скульптур, казавшиеся нефы. Услышав, скорее даже как-то почувствовав, что Крутаков, постояв какое-то время где-то сзади нее, напротив алтаря, между рядами скамей, — вышел из здания, — и поняв, что осталась в костеле одна, Елена тихо поднялась и вышла за ним на улицу.

Апрельская мутность неба, после приглушенного света внутри костела, даже казалась чересчур яркой. Где-то вверху, из скругленных полостей колоколен, гулко выпархивали, с гурканьем, голуби. Крутаков сидел, спиной к ней, на верхней ступеньке, под портиком — высоко поджав руками согнутые коленки, как дворовый беспризорник. Когда она подошла к нему — так тихо, что он даже не услышал и не оглянулся — ей вдруг до жути, до головокружения в висках захотелось нагнуться и быстро закрыть ему уши ладонями — как он закрыл ей на митинге, — взъерошить эти его чернющие, жесткие, так быстро опять отросшие волосы с кокетливым завитком на плечах, обнять его.

Она пересчитала взглядом ступеньки — отделяющие Крутакова и ее от земли — и беззвучно, про себя, заговорила скороговорку — хотя сколько их там, ступенек-то…

При вечном утре — вариант известен: холодные мочки — ведь признак ума стихи — как блевота корта́сара как кролики из толкового сна. Сложишь кубики в мессу вынешь гвоздь из стигмата и проснешься счастливым. До колик.

В эти-то разнеживающе теплые апрельские дни, ближе к полной свободе — к концу учебного года, — и произошла катастрофа: что-то дернуло Елену пойти, хоть разок еще, на занятия в позаброшенную уже совсем, скучную школу юного журналиста при университете. К ее удивлению, занятия вел совсем другой уже преподаватель: не фанат фонетики, а другой студент-старшекурсник, прежде по каким-то причинам манкировавший своими преподавательскими обязанностями. В отличие от предыдущего, уныло-хамелионистого, был этот новичок, Семен, скорее темперамента бойкого, балагуристо-компанейского, комсомольско-массовик-затейнического: за всего каких-нибудь пять минут с начала занятия, Семен агрессивно вывалил на притихших в засадах парт учеников армаду хохм и анекдотов, предложил (как важное журналистское задание) переделать «Курочку-рябу» на современный лад («Это про кооператоров, что ли, с золотым яйцом?», — издевательски предположил Дьюрька, развалившийся на парте справа от Елены), затем Семен тут же изменил задание — потребовал приносить в письменной форме «открытия».